разномастными легковушками, изукрашенными «барбухайками» – диковинными повозками всех видов и мастей, извечными вьючными животными, впряженными в арбы и без оных, с уставшими охрипшими погонщиками. Все это куда-то катится, скрипит, как и века назад, агруженное тюками, свертками, дровами, проносятся, добавляя в какофонию звуков трубный рев сирен или кряканье сигналок бронированные машины с дипномерами, сопровождаемыми транспортами охраны. В час пик, когда начинают работу госучреждения, – на улицах пробки. Любой блокпост, а американский в особенности, – это затор, пробка. Иногда можно увидеть очень впечатляющее зрелище: на максимально возможной скорости несутся конвои от аэропорта к расположенной в центре резиденции Карзая или к превращенному в крепость американскому посольству...
Что именно варится, клокоча в этом котле, сейчас толком никто не может сказать. Вроде бы все плохо, очень плохо. Талибы по ночам фактически хозяйничают на окраинах столицы. Порой моджахеды, как это было два месяца назад, в самый канун президентских выборов, проникают в кварталы правительственных зданий. Устраивают перестрелки, насылают воинов Аллаха, шахидов-смертников. Или ведут ракетный обстрел (месяц назад обстреляли расположенную по соседству с Президентским дворцом пятизвездочную гостиницу «Серена»)... Контингент войск ISAF, включая главную действующую силу – американские войска и «частников» – хотя и размещен в своих зонах ответственности по афганским провинциям, контролируют лишь клочки территорий в радиусе нескольких километров от опутанных колючкой стен и пулеметных вышек. Они защищают преимущественно сами себя. И при том все равно несут потери.
В Кабуле смутно, неспокойно, опасно.
Но умные люди давно поняли: здесь делается мировая политика. А там, где большая политика, там всегда крутятся огромные деньги.
Спецы ненадолго задержались в новом «советском» микрорайоне, где предполагается до конца года смонтировать и запустить в эксплуатацию две ДЭС-200. Четырехэтажные серые дома, большей частью похожие на хрущевские пятиэтажки «блоки», построенные еще при «шурави» и во многом именно для размещения советских специалистов, а также для офицеров армии ДРА, госбезопасности и царандоя – местной милиции – нуждаются не столько в капитальном ремонте, сколько в сносе...
Около полудня, сопровождаемые некоторое время шумной стайкой пацанов, а также наплывающими со всех сторон криками муэдзинов и азанчи, призывающих народ к полуденному намазу, машины с российскими спецами свернули с проспекта. И затем уже медленно покатили по почти лишенной асфальта дороге, изрытой глубокими и опасными для ездоков ямами, в которых скапливалась дождевая вода или жижа из грязи и мокрого снега, шоссе параллельно району, который здесь называют Маленький Пакистан.
Этот городской массив в значительной степени обветшавших, а местами и полуразрушенных строений, как бывших муниципальных, так и частных домовладений, расположенный на северо-северо- востоке, совсем недалеко от центра (ох уж эти контрасты) считался нынче одним из самых неблагополучных в столице Афганистана, если вообще можно говорить о благополучии применительно к Кабулу.
По правде говоря, мало кто из сотрудников посольств, дипмиссий или торговых представителей решился бы сунуться сюда без серьезной охраны.
На протяжении вот уже почти двадцати лет в Маленьком Пакистане проживают наряду с уцелевшими местными и беженцами еще и кочевники. Когда пуштуны снимаются отсюда со всем своим скарбом, пересидев в городе зимние непогоды, их места в этих развалинах занимают либо другие кочевники, либо беженцы из южных провинций. Местные хазарейцы-шииты враждуют и с теми, и с другими. В кварталах Маленького Пакистана то и дело происходят разборки между группировками моджахедов и местными кланами.
Вдоль стен, изъязвленных попаданиями снарядов, исклеванных пулями и осколками мин и гранат, тянулись ряды дуканов. Некоторые лавки были обустроены на первых этажах тех зданий, где хотя бы уцелели стены и перекрытия. Другие торговцы либо выставляли свой товар прямо на улице, на ящиках, под накидками, либо торговали в доставленных сюда невесть как и откуда металлических контейнерах, переделанных под магазинчики...
Машины остановились возле одного из «шопов», расположенного в цокольном этаже частично отремонтированного трехэтажного строения. У входа пара вывесок: на дари и на понятном всем языке – FASHION MILAN PARIS LONDON.
Из дверей дукана пулей выскочил худой, гибкий, как лоза, юноша лет восемнадцати, племянник хозяина. Из серебристого «Лендровера» выбрались трое мужчин в обычной гражданской одежде; они направились в дукан, сопровождаемые пареньком. У дверей их ожидал сам хозяин, заметно располневший хазареец лет сорока пяти.
Двое «шурави» остались в торговом зале, где на вешалках и стеллажах были выставлены образцы тканей, а также готовые изделия: от платков и накидок ручной работы, до натовского камуфляжа включительно. Третий визитер – сухощавый мужчина лет тридцати пяти чуть выше среднего роста, – подчиняясь гостеприимному жесту хозяина, прошел во внутреннее помещение дукана...
Спустя три или четыре минуты «шурави» вернулись в поджидающий их на улице транспорт. И лишь внимательный наблюдатель мог бы подметить, что в салон припаркованного почти вплотную к входу в лавку «Лендровера» уселись двое, а не трое «шурави»...
Спустя пару минут после того, как от дукана отъехали джипы, через другой, черный, ход лавку покинул сухощавый мужчина в одеянии пуштуна. Его сопровождал парень, племянник дуканщика. «Пуштун», в довольно потрепанном наряде – широких черных брюках, безрукавке, грязноватом халате, накидке и войлочной шапке «пакуле», следуя за проводником, углубился в квартал северного района Маленького Пакистана.
Впрочем, далеко идти не пришлось. Паренек, зыркнув глазами по сторонам, свернул в засыпанный мусором и битым кирпичом двор четырехэтажной «коробки»...
– Товарищ!.. – полушепотом сказал парнишка. – Мустоким! Раст! Боло!.. [23]
– Мерси, хуб бача![24]
«Пуштун», сотрудник ГРУ под прикрытием торгпредства, хорошо знающий и эту страну, и этот город, и нравы его обитателей, далее двинулся один, тем маршрутом, что сообщил парнишка. Он пересек засыпанный мусором двор и вошел через дверной проем в «коробку». Остро пахнуло нечистотами и свалкой. Дом, кажется, совершенно необитаем. Дверей, косяков, перил нет как таковых; все, что можно бросить в костер или как-то использовать для приготовления пиши, – выломано и сожжено. Стекла вместе с рамами вылетели, надо полагать, еще в те времена, когда по этому кварталу, как и по проспекту Майванд и по всему району Дар-уль-Аман, била установленная на высотах артиллерия моджахедов полевого командира Абдулы Сайфа и ныне покойного «таджикского льва» Ахмада Шаха Масуда.
«Пуштун» только начал подниматься по лестнице без перил, когда от стены отделился силуэт... Это был хорошо знакомый сотруднику парень лет двадцати шести, отец которого в свое время служил в царандое. Он погиб во время устроенной моджахедами в девяностых годах резни, семья осталась без средств. Парень, как и двое его братьев, крутился, как мог: помогал дуканщикам, жарил плов или готовил кебаб, торговал дровами и занимался еще много чем. Лет пять или шесть назад ему и его семье передали привет от родного дяди, который успел перебраться в Россию и не попал под нож или пулю подобно тем, кто служили в армии, в ГБ или в милиции. Тем, кто разделили ужасную судьбу генсека НДПА и президента ДРА Мухаммеда Наджибуллы, кого казнили впоследствии талибы, кто погиб уже при нынешних демократизаторах...
Их дела быстро пошли в гору. Парень и его братья нынче занимаются обменом валюты на одном из рынков Майванда. Через них можно многое узнать. И, что важно, можно найти того или иного человека, получить наводку на нужную связь.
– Салям, Ахмад, – поприветствовал своего местного информатора «пуштун». – Ахвале шома?[25] Привел?
Они перебросились несколькими фразами на фарси. «Пуштун» отбросил полу засаленной накидки;
