Три песеты прошлого

форму облаков, так и время меняет форму мыслей, и жизненная хронология в книге может не иметь ничего общего с реальной хронологией событий. Кроме того, в этой работе… скажем, переписчика, Вис должен был пояснить, что текст, звучащий для него как романс, выглядел как проза и что неровный почерк и орфография по принципу “как слышится, так и пишется” зачастую сильно затрудняли чтение, а иногда приходилось заниматься гаданьем и расшифровкой: например, в словах Год от Восклесенья Хлистова, в Пасху, которые предваряли текст, заключалось единственное указание на дату (скорей всего, апрель 1940 года, четыре месяца спустя после расстрела Хасинто), а слова то было в первый день августа / проклятого тридцать девятого, несомненно, означали 1 августа 1939 года, то есть дату, когда Хасинто был осужден (выражение выбрано исходя из потребностей стихосложения, разбирать которые здесь не имеет смысла); текст заключал в себе четыре страницы (два больших листа, исписанных с обеих сторон от края до края, строкам не было конца, и, пожалуй, если бы Филомена предварительно не расчертила страницы по горизонтали наподобие транспаранта, то одни строки карабкались бы вверх, а другие опускались бы вниз…).

54

К сожалению, на фотокопии конец строки тоже не получился. Тем не менее Вису удалось установить факт, показавшийся ему поистине поразительным: сходство с четверостишием, которое продекламировала Мерседес (совершенно без выражения, просто и обыденно). Вису вспомнилось, что построение этих фраз его слегка удивило, но, лишь когда он стал переносить на бумагу запись этой беседы, он понял, что они представляют собой четверостишие. В духе подлинного романса:

Ты не стыдись моей казни,
преступником не был я.
Только за верность идее
они осудили меня.

Чтобы представить рассказ Мерседес в его естественном течении, Вис не захотел выделять это место как стихи, сказав себе, что сделает это потом, когда закончит переносить на бумагу эту запись. Но, читая текст, написанный в тюрьме, понял, что нельзя не отметить это совпадение: как же не подумать, читая неловкие стихи в тексте “письма” и вновь прослушивая слова Мерседес (которая много лет была знакома с этим текстом), о роли Мерседес как 'исполнителя” романса? Кроме того, Вис был склонен считать, что написанный в тюрьме романс (именно романс, при всем его несовершенстве) — это плод коллективного творчества. Правда, написан он был от первого лица, от лица Филомены Висен, и это имя фигурировало как подпись автора. И где-то в конце говорилось, хоть и не очень определенно, что строки эти “написаны его матерью”. Но наряду с другими соображениями, в которые Вис не хотел вникать, он вспоминал слова Мерседес: “…написали письмо”; “Они его написали, должно быть, когда оставались одни. Одно напишут, потом другое”.

Кроме страшной сцены прощания, когда “уйти” означало не “как бы умереть”, а “умереть насовсем”, три вещи произвели на Виса особое впечатление: во-первых, холод смертного приговора, который, должно быть, ощущала Филомена, во-вторых, неустанное тиканье часов, отсчитывавших время, которое вот-вот остановится (и скоро, очень скоро), и, в-третьих, сочинение этих стихов тайком (“…когда оставались одни”).

Писали тайком, обмирая от страха, поспешно (неудивительно, что так много погрешностей). Дело было необычное, и вершилось оно в исключительный момент. Но пойдем дальше. То, что я не мог не рассказать, я уже поведал вам. Быть может, одна из заключенных караулила у двери, прислушиваясь к шагам надзирателя? А как эти бумаги попали на свободу? Как? Вис поглаживал пальцами края фотокопий. Хоть это были всего-навсего фотокопии, они завораживали его.

55

Хватит слез — теперь Филомена могла дать волю слезам, сын ее не видел.

56

Ягненка (итал.).

57

Навеселе (итал.).

58

Все навеселе (итал.).

59

До свидания (англ.).

60

Совершенно (англ.)

61

Монотонное, протяжное пение.

62