наслаждениями; только одна граница между ними — время; и расточитель с несколькими кронами богат как римский император, пока они не истрачены. Для такого человека потеря денег — наибольшее несчастье; это значит упасть в одно мгновение с неба в пропасть — быть всем и стать ничем. И всего ужаснее, что из-за них, из-за этих пропавших для него самого денег, он может еще попасться, и завтра же быть повешенным из-за кошелька, доставшегося с таким трудом и так глупо исчезнувшего. Вильон с ругательством выбросил обе монетки на улицу, погрозил кулаком небу, затопал ногами, стал даже топтать ими жалкий труп.
Одумавшись, он зашагал назад по своим следам к только что оставленному дому за кладбищенской стеной. Он уже не боялся больше патруля, который удалился и во всяком случае прошел мимо, и думал только о своем пропавшем кошельке. Конечно, он ничего не нашел. Не обронил ли он его в самом доме? Ему хотелось пойти туда и убедиться, но мысль об ужасном жильце оставленной комнаты лишала его мужества. Подойдя ближе к дому он увидел, что их усилия потушить огонь оказались напрасными; напротив, огонь еще больше разгорелся, и его изменчивый свет играл в щелях двери и окна, и это снова вселило в него ужас перед властями и парижской виселицей.
Он вернулся к портику гостиницы и стал искать в снегу брошенные им в порыве детского негодования маленькие монетки. Но он нашел только одну, другая отлетела, должно быть, далеко и глубоко погрузилась в снег. С единственной монетой в кармане его план провести ночь в какой-нибудь, хоть самой плохонькой, таверне, рушился. Настоящую печаль, настоящее горе испытывал он, стоя грустный перед портиком. Пот высох на нем, и хотя ветер утих, мороз становился все крепче, и он чувствовал, как цепенеет и как болит у него сердце. Что делать? Как ни было поздно, как ни мало надеялся он на успех, все же нужно было попробовать попасть в дом его крестного отца, капеллана церкви святого Бенуа.
Он бежал всю дорогу и, дойдя до дома, робко постучал. Ответа не было. Он стучал еще и еще, с каждым разом все сильнее; наконец, послышались приближавшиеся шаги. Раскрылась форточка в обитой железными гвоздями двери, и мелькнул в ней луч желтого света.
— Приблизьте лицо свое к форточке, — раздался изнутри голос капеллана.
— Это я, — жалобно произнес Вильон.
— О, это только ты, вот что, — возразил капеллан и выругался крепким несвященниковским ругательством за то, что Вильон беспокоит его в такой поздний час, пожелав ему провалиться в тартарары, или туда, откуда он явился.
— У меня застыли руки, онемели ноги, — жаловался Вильон, — их дергает судорога; нос болит от резкого холода; я весь продрог, могу умереть до утра! Пустите только на эту ночь и, клянусь Богом, я никогда больше не обращусь к вам, крестный!
— Надо было раньше прийти, — холодно ответил капеллан. — Уйди, это будет полезный для тебя урок. Молодые люди нуждаются в уроках, это было и прежде, и будет всегда.
Он закрыл форточку и удалился во внутренние покои.
Вильон был вне себя от бешенства. Он колотил дверь руками и ногами, хриплым голосом выкрикивая угрозы по адресу капеллана.
— Хитрая, старая лисица! — кричал он. — Попадись только мне в руки, живо полетишь в бездонную пропасть!
Поэт услышал, как внутри слабо стукнула дверь. Он с проклятием зажал рукой рот. Затем его заняла юмористическая сторона положения; он засмеялся и весело взглянул на небо, где звезды, казалось, перемигивались по поводу его неудач.
Что же делать? Было еще очень темно на морозных улицах. Мысль об умершей женщине быстро появилась в его мозгу, и сердце снова сжалось от страха. То, что случилось с нею в начале ночи, легко может случиться с ним перед рассветом. А он так молод! И какие бесчисленные возможности разнообразных наслаждений еще перед ним! Он почти патетически отнесся к мыслям о своей собственной судьбе, как будто это был кто-нибудь другой, и даже рисовал маленькую воображаемую виньетку к описанию утреннего происшествия, к моменту, когда будет найдено его замерзшее тело.
Он мысленно взвесил все шансы, шевеля между пальцами свою монетку. К несчастью, он был в плохих отношениях с некоторыми старыми приятелями, которые раньше могли бы его пожалеть и прийти на помощь в этом опасном положении. Он сочинял пасквили на их счет, бил, надувал их; и, однако, теперь, когда он был в таком тяжелом положении, он подумал, что, быть может, найдется хоть один, кто будет тронут его несчастиями. Это уже был шанс. Во всяком случае можно попытаться, и он направился к одному из таких приятелей.
Однако дорогой произошло два случая, которые изменили его решение. Во-первых, он увидел густые следы, оставленные на снегу проходившим прежде патрулем; обрадовавшись, он и свои шаги направил по пути патруля, заметая таким образом собственные следы. Это приободрило его, но направило по совершенно другой дороге. Он долго по ней шел, потому что все еще думал, что после обнаружения убийства Тевенена, убийц непременно будут искать по их следам на снегу около Парижа, и утром схватят его за шиворот, прежде чем он проснется.
Другое происшествие подействовало на него совсем иначе. Он подошел к одному перекрестку, где недавно одну женщину с ребенком съели волки. «И теперь как раз такая погода, — подумал Вильон, — когда волкам может прийти фантазия вбежать на парижские улицы». Он остановился и стал осматриваться с жутким беспокойством.
Это был перекресток, на который выходило несколько пересекающихся улочек. Он вглядывался в каждую из них, задерживая дыхание, чтобы лучше прислушаться, не копошится ли на снегу какая-нибудь темная масса, и не воют ли волки. Он вдруг вспомнил свою мать, рассказывавшую ему страшную историю о волках, когда он был маленьким.
Мать! О, если бы он только знал, жива ли она еще? У нее он нашел бы приют. Он решил, что завтра расспросит о ней; нет, он сейчас пойдет и увидит ее, бедную старушку. Думая так, он отправился по дороге к жилищу матери, — это была его последняя надежда на ночлег.
Дом, к которому он подошел, был так же темен, как и соседние; однако после нескольких ударов в дверь он услыхал движение над головой, открывавшуюся дверь и голос, спрашивавший, что ему нужно. Поэт назвал себя громким шепотом и не без некоторого страха ожидал результата. Не придется ли ему долго ждать? Вдруг открылось окно, и полное ведро помоев выплеснулось вниз на ступеньки крыльца. Вильон не приготовился ни к чему подобному и теперь прижался так тесно к стене, насколько позволяло место. Штаны его почти сразу подмерзли. Тотчас представилась ему смерть от простуды; он вспомнил, что имеет наклонность к чахотке и начал кашлять для пробы, но серьезность действительной опасности придала ему силы. Он отошел на несколько саженей от двери дома, где его приняли так жестоко и, приложив к носу палец, стал думать, что ему предпринять. Только один способ получить ночлег представлялся ему — это овладеть им. Неподалеку он заметил дом, который выглядел так, что казалось не трудным проникнуть в него. Он быстро пошел к нему, подбадривая себя мыслью о теплой еще комнате с остатками ужина, где можно провести последние часы ночи и откуда выйти наутро с полной охапкой ценных вещей. Он даже раздумывал о своих любимых кушаньях и винах и стал мысленно составлять меню лакомых блюд. В воображении его появилась жареная рыба, но к представлению о рыбе примешивалось и отвращение.
— Я никогда не кончу своей баллады, — подумал он и содрогаясь вспомнил об убитом Тевенене. — Будь проклята его рыжая, жирная, поганая голова! — возбужденно повторял он и плюнул на снег.
Дом, к которому подошел Вильон, на первый взгляд казался совсем неосвещенным, но после тщательного осмотра с целью отыскать наиболее удобный пункт для нападения, Вильон заметил маленький луч света из-за оконных занавесей.
— Черт возьми, еще не спят! — подумал он. — Верно студент или духовное лицо за книгою? Будь они прокляты! Но, быть может, они лежат в постели пьяные и храпят как их соседи? Не понимаю, к чему установлен вечерний дозор, который приказывает тушить огонь и спать? К чему звонари отбивают часы? Что будут люди делать днем, если будут сидеть всю ночь? Чтоб их судорога схватила!
Он засмеялся выводу, к которому привела его логика. «Каждый человек, прежде всего, должен заниматься своим делом, — добавил он, — и если они не спят, клянусь Богом, я имею право явиться к ним на ужин самым честным образом!»
Он смело подошел к двери и постучал уверенной рукой. В двух первых случаях он стучал робко, с
