Джулиано де Медичи», чего-то вроде приложения или продолжения «Поединка Лоренцо де Медичи» Пульчи. В ней описывается любовь семнадцатилетней Симонетты Веспуччи, почитающейся ныне первой красавицей Флоренции, к младшему брату Лоренцо Джулиано де Медичи:
Это было шуточное сочинение для внутреннего, так сказать, употребления — его читали в кружке Лоренцо. Симпатичный на вид Джулиано любил считать себя безжалостным покорителем женских сердец, хотя в действительности сам влюблялся с завидным постоянством и не всегда удачно, что повергало его в глубокую хандру. Поэтический опус Полициано, хоть и не был он закончен, стал первым значительным произведением на итальянском. «Поединок» внезапно оборвался 46-й строфой, на середине книги второй. Полициано настолько потрясла гибель Джулиано, что он не мог заставить себя написать больше ни единой строки.
В воскресенье 26 апреля 1478 года Полициано говорил о чем-то с Лоренцо, когда его попытались заколоть два священника; впоследствии он расписывал свою героическую роль в спасении жизни Лоренцо, что вызывает немалые сомнения, ибо храбростью Полициано не отличался. Вечером того же дня он находился на пьяцца делла Синьория и видел, как архиепископа Сальвиати в кардинальской мантии выбросили из окна с веревкой на шее. Именно острому взгляду поэта мы обязаны описанием душераздирающих подробностей, когда Сальвиати отчаянно пытался впиться зубами в раскачивающееся рядом с ним обнаженное тело своего подельника.
На следующий год, когда извне Флоренции угрожала неаполитанская армия, а изнутри эпидемия чумы, Лоренцо отправил семью в сопровождении Полициано в Пистою, находящуюся в двадцати милях к северо-востоку от Флоренции. Полициано регулярно писал «Magnifice mi Domine», красочно изображая радости сельской жизни летом. «У нас нет нужды ни в чем. Подарки мы отклоняем, за вычетом салата, инжира, вина — всего несколько бутылок, — baccafichi (птичка, считающаяся здесь деликатесом), ну и еще кое-чего в том же роде». Говоря о щедрости и доброте местных жителей, Полициано изъясняется весьма витиевато: «Они в ушах нам готовы воду носить». Но на самом деле ему скучна была деревенская жизнь, не хватало просвещенного общества. Это стало особенно ясно, когда они зимой перебрались в Кафаджоло (Лоренцо же по-прежнему оставался во Флоренции). В очередном письме ему Полициано передает атмосферу, сложившуюся в семье Медичи:
«На улице льет и льет, так что мы не можем высунуть носа из дома и вынуждены заменить охоту игрой в мяч, чтобы дети могли хоть как-то двигаться. Ставка, как правило, — суп, мясо, десерт. Проигравший лишается одного из этих блюд. При этом нередко бывает, что подопечные мои, проиграв, от огорчения разводят сырость своими слезами. Вот и все наши новости. Я сижу у камелька в шлепанцах и пальто. Окажись вы здесь, я бы, наверное, показался вам живым воплощением меланхолии».
Жена Лоренцо Кларисса слегла, в сыром климате у нее развился кашель, а на самом деле то были первые симптомы туберкулеза, от которого она умрет десять лет спустя.
Полициано не находил себе места, Клариссе все не нравилось, и их взаимная антипатия усиливалась с каждым серым дождливым днем. Исхода долго ждать не пришлось. Кларисса была потрясена, узнав, что наставник учит ее детей латыни по языческим текстам классиков, в то время как, с ее точки зрения, латынь надо осваивать по христианской литературе, например, Псалмам. Полициано категорически отказался обрекать своих любимых учеников на благочестивые проповеди их скучной провинциальной матушки. Кларисса вспылила и отказала учителю от дома.
Оба тут же написали Лоренцо, каждый отстаивая свою правоту. «Чего я только от него не претерпела», — жалуется Кларисса. «Выслушав меня, вы убедитесь, что я ни в чем не виноват», — парирует Полициано. Сам же Лоренцо в это время предпринимал отчаянные усилия, чтобы поправить пошатнувшееся положение банка Медичи, не говоря уже о государственных делах в то время, когда граждане Флоренции были охвачены паникой при известии о приближении неаполитанской армии. Но даже международные кризисы не отменяют домашних драм.
Если бы не стычка с женой Лоренцо, Полициано вполне мог бы сопровождать его и душевно поддерживать в ходе дерзкой поездки к королю неаполитанскому Ферранте, состоявшейся несколько месяцев спустя. А так ему в тоске и обиде пришлось оставить Тоскану и поселиться при дворе кардинала Гонзаго в Мантуе. По прошествии года тоскливой ссылки Лоренцо наконец призвал Полициано во Флоренцию. Заглаживая нанесенную обиду, он организовал для него профессуру во Флорентийском университете, где тот преподавал греческий и латынь, а также должность каноника — хорошо оплачиваемую синекуру, — хотя на постоянное жительство в палаццо Медичи он более допущен не был. Впоследствии Лоренцо сделал Полициано домашним учителем своего второго сына Джованни — упитанного тринадцатилетнего подростка, на которого возлагал большие надежды; он уже заручился согласием нового папы Иннокентия VIII сделать Джованни кардиналом, и теперь его необходимо было соответственным образом подготовить к высокой должности. Характерный для всех Медичи длинный нос, выделяющийся на округлом лице, и сильно выдающаяся — тоже семейный признак — челюсть, из-за чего его рот всегда казался открытым, вряд ли позволяли назвать его внешность привлекательной. Но это не помешало Полициано быстро обнаружить, что Джованни в большой степени унаследовал и ум, и решимость отца. В то же время Лоренцо следовало бы понять, что Полициано, человек светский и иронический, вряд ли окажется подходящей фигурой в качестве наставника будущего иерарха церкви. И как мы увидим, воздействие, оказанное им на Джованни, будет со временем иметь серьезнейшие последствия.
Именно в эти годы Полициано написал свои лучшие стихи на тосканском наречии, в результате чего оно станет одним из самых развитых языков в Италии. Утонченная стилистика и интеллектуальная насыщенность его поэзии также немало способствовали укреплению общественного понятия, которое все больше и больше ощущалось во всей Италии, а именно понятия gentiluomo (джентльмена). Ранее это понятие (как неотделимые от него изысканные манеры) употреблялось лишь применительно к знати, хотя даже в этом кругу весьма выборочно. А с наступлением Ренессанса, особенно во Флоренции, где влиятельные Медичи по крови к знати не относились, распространился новый подход. Галантные манеры, галантная речь, галантная внешность, галантный вкус к галантным искусствам — все это полагалось теперь предметом устремлений в более широких кругах общества.
Типичным свидетельством этого может служить судьба Федериго да Монтефельтро, новоиспеченного герцога Урбино. Как мы помним, начинал он свою карьеру кондотьером, командовал неотесанными наемниками. А впоследствии превратил провинциальный Урбино в подлинный рассадник ренессансной культуры. Архитектура, живопись, даже поэзия и музыка — все расцвело в этом некогда глухом застойном местечке (именно здесь предстояло родиться и вырасти Рафаэлю; именно в этом горном городке сформируется атмосфера, способствующая мощному творческому подъему гениев Высокого Возрождения).
Флорентийские художники, философы, поэты постепенно становились «джентльменами», и вскоре это движение охватит и другие итальянские города (но именно итальянские, до времени этот феномен за границы Апеннин не выйдет). Соответствующую манеру поведения перенимали купцы, государственные служащие, военные, церковники. Остроумные, изящные, но одновременно ученые стихи Полициано постепенно превращались в образец новой, ненатужной утонченности и знаний, каковые и пристали джентльмену.
Но о чем он, собственно, писал? Его поэтическая трактовка любви, особенно любви к Лоренцо, имеет по преимуществу платонический характер, это, при всей своей страстности, пастораль, застенчивое, если угодно, признание в своих чувствах. Иное дело — его поздний, 1480 года, шедевр, «Орфей». Начать с того, что поразительным образом эта пятиактная пьеса в стихах была сочинена в течение всего лишь дня для одного из знаменитых карнавалов, которые Лоренцо устраивал во Флоренции. Предполагалось, что текст будет положен на музыку и представлен в песенном исполнении; таким образом, это было первое либретто в современном значении слова (libretto — по-итальянски «книжечка», и лишь в следующем столетии это слово будет означать текст, на который пишут музыку). «Орфей» также являет собой светскую драму на
