войсковой начальник не обладает достаточными нужными качествами. Он недостаточно проникнут долгом службы и не придерживается элементарных правил командования войсками»36. Помнил Троцкий и о том, что после царицынских «подвигов» Ворошилова было принято специальное постановление ЦК РКП (б), которым запрещалось использовать Ворошилова на командной работе в Красной армии. А его неудержимо влекло именно к этой деятельности. Бывает же так – хочется покомандовать! И вот каким-то образом под давлением особых обстоятельств он на короткое время все-таки стал командующим 14-й армии. 7 июля 1919 г. он заступил на этот пост, а ровно через один месяц и один день снят с должности и за самочинную сдачу Харькова деникинским войскам был предан суду революционного трибунала.
Один из биографов Ворошилова (Р.А. Медведев) рассказывает, что, разбирая обстоятельства сдачи Харькова, члены Ревтрибунала пришли к выводу, что военные познания только что отстраненного командарма не позволяют доверить ему даже батальон. Выявившаяся на суде военная некомпетентность (а если уж прямо говорить – безграмотность) столь велика, что она стала смягчающим вину обстоятельством37 (по принципу – «какой с Иванушки спроc»), а выступивший при разборе дела военный комиссар Центрального управления по формированию Красной армии Украинской республики М.Л. Рухимович якобы даже так заявил: «Все мы хорошо знаем Клима, парень он храбрый, но куда ему армией командовать. Ротой – в самый раз»38. «Доводы» были настолько убедительны, что трибунал ограничился только отстранением Ворошилова от должности. Скажи тогда кто- нибудь, что этот самый «полководец» ротного масштаба всего через шесть лет станет народным комиссаром по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР, все бы засмеяли подобного пророка. А ведь вот случилось в 1925 г. Через 10 лет после этого, по случаю присвоения ему звания Маршала Советского Союза в центральном органе партии (ответственный редактор Л.3. Мехлис) было напечатано: «Климент Ворошилов – пролетарий до мозга костей, большевик в каждом своем движении, теоретик и практик военного дела, кавалерист, стрелок, один из лучших ораторов партии, вдумчивый и кропотливый организатор огромной оборонной машины, автор ярких и сильных приказов, властный и доступный, грозный и веселый…»39
Побывавший незадолго до этого (летом 1935 г.) в Москве знаменитый тогда французский писатель Ромен Роллан присматривался к «железному наркому» с другой стороны. Тогда же он записал в своем «Московском дневнике»: «Ворошилов маленький, лицо румяное, прищуренные смеющиеся глаза, он все время в движении и похож на парня-балагура, для которого все становится поводом для веселья и у которого нет забот»40.
Но мне кажется, что образ Ворошилова, нарисованный Троцким и Ролланом, несколько односторонен. Не такой уж он был рубаха-парень. Да, конечно, он совсем мало образован, но за многие годы активной работы в партии, а затем на ответственных военных постах пообтерся и многого поднабрался. Даже такой серьезный германский журнал, как «Deutshe Wehr», писал в конце 1935 г.: «Наряду с большим организаторским талантом, народный комиссар Ворошилов обладает превосходным даром речи, благодаря которому он пленяет слушателей»41. И эту сторону никак нельзя недооценивать. Он сумел (значительно позднее) очаровать даже такого корифея европейской культуры, как К.И. Чуковский. 27 мая 1957 г. последний записывает в своем дневнике впечатление от церемонии получения в Кремле ордена Ленина (вместе с Н.С. Хрущевым): «Милый Ворошилов – я представлял его себе совсем не таким. Оказалось, что он светский человек, очень находчивый, остроумный, и по-своему блестящий»42.
Надо признать, что Ворошилову были присущи нестандартные формы воздействия на тех или иных командиров и начальников. Например, по случаю важных событий в их жизни издавались специальные приказы наркома обороны СССР. Очень характерен в этом плане приказ НКО № 46 от 31 марта 1936 г. «Состоящий при мне для особо важных поручений комдив т. Штерн Г.М. назначен командиром 7 кд. Работая со мной больше 5 лет, т. Штерн проявил себя способным, инициативным и точным. Тов. Штерн должен идти в войска для непосредственного командования, и только поэтому я вынужден его освободить от той работы, которую он так умело и добросовестно выполнял. Не сомневаюсь, что т. Штерн останется таким же прекрасным работником и большевиком-товарищем, каким он был в должности начальника Управления делами НКО, и для особо важных поручений при мне…»43 Далее нарком «от души» желал Штерну полного успеха в командовании дивизией и наградил его именными золотыми часами.
Подобного же рода был и приказ НКО № 64 от 19 апреля 1936 г. Он был издан в связи с 50-летием со дня рождения члена большевистской партии с 1903 г., военного прокурора ЛВО диввоенюриста Н.М. Кузнецова: «Отмечая его неутомимую работу в рядах РККА с начала ее организации на фронтах Гражданской войны, по укреплению ее боеспособности и в борьбе за революционную законность – награждаю его именными золотыми часами»44.
5 мая 1937 г. он подписывает письмо командиру 34 сд комдиву В.Ю. Рохи: «До сих пор я знал Вас как хорошего командира, в совершенстве знающего дело, жизнь и быт частей, их запросы и нужды, умеющего по-живому, оперативно руководить своими частями и подчиненными. Однако приказ Командующего ОКДВА № 090, с которым я на днях ознакомился, пошатнул это мнение о Вас. Я не могу себе представить, чтобы Вы, которого я всегда считал одним из лучших командиров, могли допустить такие безобразия, как пьянство, преступить несение караульной службы, недисциплинированность… Жду от Вас подробных объяснений, как все это произошло, как Вы могли допустить подобные безобразия и что конкретно Вами сделано, чтобы в будущем такие позорные явления больше не повторялись. К. Ворошилов»45.
Конечно, такая форма воздействия наркома оставляла глубокий след в душе подчиненных. 7 июня 1937 г. из далекого села Баберово командир-комиссар 34 сд писал: «Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Ваше письмо о случае с караулом – самое тяжелое для меня наказание. Но я это наказание заслужил… Приложу все силы к тому, чтобы загладить свою вину еще более энергичной работой. Глубоко уважающий Вас В. Рохи»46.
До начала массовых арестов в армии и на флоте, до объявления о вскрытии антисоветского военного заговора, Ворошилов нередко проявлял довольно внимательное отношение к решению человеческих судеб (по крайней мере, некоторых). Накануне наступающего Тридцать седьмого года, 30 декабря 1936 г. Ворошилову поступила весьма характерная записка от начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР И.М. Леплевского. Последний сообщает, что, по данным Особого отдела Киевского военного округа, командир корпуса ВУЗ КВО комдив И.Д. Капуловский должен быть у него на приеме (вот она, всеохватность слежки особистов!). Так вот, Леплевский «информирует» Ворошилова, что Капуловский проявляет враждебность к командующему войсками КВО командарму 1-го ранга Якиру и его заместителю по политчасти армейскому комиссару 2-го ранга Амелину. Резолюция наркома: «Дать личное дело Капуловского и все ранее поступившие на него заявления и переписку. КВ. 11/I.37»47.
Судя по всему, Капуловскому все-таки удалось побывать на приеме у наркома. Но особого облегчения ему это не принесло. Об этом свидетельствует его рукописное на семи страницах личное письмо Ворошилову. Читаешь этот самый настоящий крик души и чувствуешь, как все ниже нависают мрачные тучи над головами многих воинов РККА: «Я чувствую себя особенно с осени 1934 г., а наиболее остро с осени 1935 г. в состоянии общественно-политической изоляции. У меня выдержка колоссальная… Я вырос без отца, без матери, без братьев, без сестер (лишился всех, когда мне не было еще одного года от роду), оставшись в глухой деревне беспризорным, без всяких средств… Чрезвычайно тяжело чувствовать себя в положении «прокаженного»… Я сотни раз копаюсь в своей жизни и ничего сам не нахожу. Часто упираюсь в одно сомнение: может, за то, что я бывший «боротьбист». Но я же из тех единиц «боротьбистов», кто взял инициативу ликвидации украинской партии с.-р. и решительной борьбы с украинскими националистами. Я организатор восстаний вопреки даже линии большинства членов ЦК «боротьбистов»… Мне ЦК КП(б)У установил большевистский стаж с июня 1918 г., т. е. «боротьбистский» период мне персонально засчитан в большевистский стаж… Я надеюсь, что Вы мне прямо скажете – в чем сомнения? Если нужно их рассеять, не объясняя мне причин, – я готов на любой способ… Приказывайте! На мировой арене революционной борьбы есть где рискнуть головой… Если нужны объяснения, расследования, я о них прошу…»48
На этом письме имеется помета: «Нужно переменить место службы. КВ. 27/I.37»49. Но быстро сделать это не удалось. Не прошло и двух месяцев, как 22 марта 1937 г. Капуловский снова пишет
