Высказался по этой проблеме и Сталин. Выступая 2 июня 1937 г. на расширенном заседании Военного совета при НКО СССР, посвященном разоблачению вскрытого НКВД СССР «военно-фашистского заговора», он изволил выразить недовольство отсутствием разоблачающих сигналов с мест, решительно потребовал, чтобы впредь подобные сигналы (доносы) поступали и в целях ободрения еще колеблющихся или не совсем потерявших совесть эвентуальных доносчиков, сформулировал такой позорный и страшный тезис: «Если будет правда хотя бы на 5 %, то и это хлеб»199.
Такие «сигналы», а точнее, доносы, высоко ценились. В упоминавшемся ранее оперативном приказе НКВД СССР № 00486 от 15 августа 1937 г. о непременном аресте всех юридических, фактических и даже разведенных жен осужденных «врагов народа», исключение делалось только для беременных, а также жен, имевших грудных детей, тяжело– или заразнобольных и др. (но и то с них брали подписку о невыезде), имелось указание, что аресту не подлежат «б) жены осужденных, разоблачившие своих мужей и сообщившие о них органам власти сведения, послужившие основанием к разработке и аресту мужей»200. И никаких подписок о невыезде у таких жен не отбиралось.
И наоборот. Действовавшими все 30-е годы Уголовным кодексом (УК) РСФСР 1926 г. недоносительство квалифицировалось как один из 14 составов контрреволюционных преступлений. В общем, вся атмосфера в стране и партийно-государственные призывы, и юридические нормы влекли все более расширяющийся круг людей на путь доносительства. А.И. Микоян, выступая с докладом о 20-летии ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД, от имени партии и правительства безапелляционно сформулировал голубую мечту всех деспотических правителей: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД»201. Когда печально известная О.П. Мишакова «сигнализировала» о потере бдительности в Центральном комитете ВЛКСМ и «выводила на чистую воду» его Генерального секретаря А.В. Косарева и других секретарей ЦК ВЛКСМ, по свидетельству видного комсомольского функционера А.И. Мильчакова, Сталин заявил: «Мишакова оказала большие услуги Центральному Комитету партии, она – лучшая комсомолка СССР»202. На XVIII партсъезде она была избрана членом Центральной ревизионной комиссии.
Надо ли удивляться тому, что эти призывы сверху легли на хорошо унавоженную почву. И пышным, но ядовитым цветом расползлось по стране доносительство. В пьесах и кинофильмах, на страницах газет и журналов воспевалось, изображалось как чуть ли не высшее проявление советского патриотизма, когда жена доносила на мужа, сын предавал родного отца. А уж товарищу на товарища доносить вроде бы сам Бог велел. И изощрялись-то ведь как. Все в строку вставляли. В.А. Каверин свидетельствует, что от взора писателя-доносчика Е.А. Федорова не ускользнул даже тот факт, что один из членов Союза писателей «помочился» (так и было написано), напротив «Большого дома» (здание ленинградского УНКВД на Литейном проспекте)203.
Все перевернулось с ног на голову. Доносчик стал считаться чуть ли не национальным героем, а за недоносительство – расстреливали. В передовой статье органа ЦК ВКП(б) говорилось: «Коммунист- молчальник, знающий о происках врага и не ставящий об этом в известность свою организацию, уже не коммунист, а пособник врага»204. Посыпалось бессчетное количество анонимных доносов. Когда-то согласно указу Петра Великого, анонимные письма должны были сжигаться рукою палача, а в Советском Союзе с середины 30-х годов XX века и чуть ли не в течение полустолетия миллионы безвинных людей не могли отмыться от грязи анонимных наветов. Проведшая в советских лагерях и тюрьмах целых 25 лет и замеченная наконец-то ныне поэтесса Анна Баркова вспоминала об этом:
При самой большой жесткости подхода к оценке личности Ворошилова я не располагаю какими-либо достоверными материалами о его доносительстве. Правда, венгерские исследователи Ласло Белади и Тамаш Краус высказывают остроумное предположение, что в 1923 г. Ворошилов, участвовавший в так называемом «пещерном совещании» в Кисловодске, «очевидно, раскрыл перед Сталиным планы его соперников»205. Конечно, исключать такое нельзя (не этим ли объясняется и ответная поддержка Сталина при назначении Ворошилова вместо скоропостижно и загадочно скончавшегося 40- летнего Фрунзе?). Поэтому дело не в том, что Ворошилов был неспособен на доносительство (способен, да еще как!), а в том, что лично ему оно не требовалось. Более того, доносы наркома на своих, им же назначенных подчиненных, были бы просто полным его провалом.
Однако, справедливости ради, надо заметить, что в определенном смысле и Ворошилов выступал в роли «наводчика» для органов НКВД. По сообщению В.В. Карпова, все увольняемые из РККА по политико- моральным причинам метились в своих личных делах особым шифром «О. У.» (особый учет). Это была желанная приманка для НКВД. Когда в 1938 г. из армии было уволено более четырех тысяч лиц комначполитсостава «неблагонадежных» национальностей (латыши, поляки, литовцы, немцы и др.), то по приказанию Ворошилова списки этих уволенных в запас направлялись в НКВД206. Опять же пища… Но главная вина Ворошилова была все же не в том, что он доносил на уже уволенных, а в том, что он подписывал приказы на несправедливое увольнение, и особенно в том, что он лично санкционировал заявки особистов на арест многих тысяч командиров и политработников и тем самым поощрял доносчиков. Вот как это обычно выглядело.
Три слушателя второго курса основного факультета Военной академии им. Фрунзе 8 мая 1936 г. на квартире одного из них – И.М. Румянцева – готовились к зачетам по истории ВКП(б). Главным источником уже в то время стали выступления Сталина. Хозяин квартиры, служивший в РККА с 1919 г., член ВКП(б) с 1925 г., вдруг решил поделиться воспоминаниями: «Сталин раньше авторитетом не пользовался. Я помню, как везде шумели: «создать авторитет Сталину во что бы то ни стало». В 1927 г. я уже политруком был, когда комиссар призвал нас и предложил создать авторитет Сталину. Основной авторитет это был Троцкий и Зиновьев. Даже Ленин и тот не так пользовался авторитетом»207. Через четыре дня – 12 мая – один из однокашников, Суржиков, подал об этом разговоре заявление помощнику начальника академии по политчасти корпусному комиссару Е.А. Щаденко. Тот – сразу же в Особый отдел. И 14 мая начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М.И. Гай обращается к наркому обороны: «Прошу Вашей санкции на арест Данильчука В.М.[27] и Румянцева И.М.»208. Через несколько дней появляется резолюция: «После опроса в ПУРе арестовать. КВ. 20/V. – 36 г.»209
Как загодя готовились будущие дела 37-го, года можно судить по характеру той дурно пахнущей возни, которая была затеяна вокруг рукописи труда прославленного героя Гражданской войны комкора И.С. Кутякова «Киевские Канны 1920 г.». 26 августа 1936 г. тогдашний начальник научного военно- исторического отдела Генштаба РККА комбриг И.Г. Клочко письменно докладывает Ворошилову свое мнение о нецелесообразности издания труда Кутякова, поскольку, мол, «у автора заметна явная тенденция очернить и дискредитировать ряд ответственных руководителей и командиров РККА»210. Ворошилов прочитал эту бумагу (есть помета «КВ»), но выбрасывать из плана издания труд Кутякова все же не стал. Было решено дать его в качестве секретного приложения к № 3 журнала «Современная война», и 23 января 1937 г. рукопись была сдана в набор.
В тот же день с личным письмом к Ворошилову обращается начальник второго отдела Госвоениздата полковой комиссар Ф. Дунаев: «Прошу Вас, товарищ народный комиссар, приостановить издание этого труда». Кутяков-де в предисловии заявляет: «На всем свете на протяжении всех эпох еще не было ни одного литературного труда, принципиально объективного и в особенности военно-исторического». И сверхбдительный редактор прямо подводит автора под соответствующую статью Уголовного кодекса: «А труды Маркса – Энгельса о войне? А классические произведения Ленина – Сталина? А первый том Гражданской войны?»211 А кроме того, страшное дело, доносит редактор, – автор осмеливается критиковать действия Первой Конной армии, пишет: «В общем, у Конной армии в те дни не было решимости и энергии пойти на решительное сражение с поляками, что затягивало войну и ее печальный конец»212. Через четыре дня – 27 января – «последний мазок мастера» добавляет сам начальник Управления Госвоениздата комдив С.М. Белицкий. Он стремится окончательно сломить колебания Ворошилова: «Помимо уже известных Вам фактов клеветнических измышлений комкора Кутякова, имеющихся в его труде «Киевские Канны», считаю необходимым отметить, что оценка комкором Кутяковым Киевской операции смыкается с оценкой польской печати»213. Теперь до возведения автора в шпионы один шаг. 15 мая 1937 г. комкор И.С. Кутяков был арестован.
Содержание, ход и результаты проходившего 1–4 июня 1937 г. расширенного заседания Военного
