на каждом шагу. Вот в декабре 1937 г. арестовывают бывшего начальника войск связи РККА, а затем начальника 5-го Главка Наркомата оборонной промышленности СССР коринженера Н.М. Синявского. Был бы человек, а статья найдется. Выбиваются «признательные» показания и у самого Синявского, произвели его еще в германского и американского шпиона, и в расстрельный день 29 июля 1938 г. он вместе со многими другими военачальниками (но каждый «по своему» делу) приговаривается к ВМН. А что же выяснилось в результате дополнительной проверки в 1956 году? В официальной справке Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, послужившей своеобразным юридическим основанием для ареста Синявского, утверждалось, что он как заговорщик уличается показаниями С.В. Бордовского и И.А. Халепского, которые-де узнали об этом со слов Тухачевского. Но в ходе проверки выяснилось, что Тухачевский о Синявском показаний не давал. В этой же справке утверждалось далее: якобы В.М. Примаков показал, что Синявский известен ему как заговорщик со слов И.И. Гарькавого, но Гарькавый Синявского также не называл179. Что это? Забывчивость или некомпетентность следователей НКВД? Или просто лень? Скорее всего – чувство вседозволенности, ощущение полной, абсолютной, беспредельной власти над всеми попавшими в их руки людьми, да и над теми, которые еще пока «на воле». Ведь никто из них, абсолютно никто, вплоть до наркомов и членов Политбюро ЦК ВКП(б), не застрахован от скоропостижного ареста органами всесильного и всемогущего НКВД. Вот и пишут они, что хотят. И каждый начальник, вплоть до наркома, должен верить им. А если не поверит и попытается проверить, то, во-первых, ему все равно такой возможности не дадут («мы сами себя проверяем»), а во-вторых, сразу становится человеком «подозрительным», кандидатом в покойники.
К делам по обвинению бывших ответственных сотрудников Политуправления РККА корпусного комиссара И.Г. Неронова, бригадного комиссара А.С. Александрова и полкового комиссара В.М. Берлина приобщены выписка из показаний бывшего старшего инспектора ПУ РККА дивизионного комиссара Ф.Л. Блументаля от 3 сентября 1937 г. Но при дополнительной проверке было установлено, что в деле по обвинению Блументаля такого протокола вообще нет180.
Фиктивными оказались и приобщенные (как основание для обвинения) к делу бывшего комиссара 1-го тяжелого авиакорпуса бригадного комиссара Л.А. Краузе выписки из показаний В.К. Озола, И.Я. Юкамса и Я.К. Берзина. В ходе дополнительной проверки было установлено, что никаких показаний в отношении Краузе они не давали и что в архивно-следственных делах этих лиц вообще отсутствуют подлинные протоколы, выписки из которых приобщены к делу Краузе181.
Обвинение бывшего начальника Управления продснабжения РККА коринтенданта А.И. Жильцова основывалось на показаниях 19 арестованных по другим делам бывших военнослужащих182а. В ходе дополнительной проверки выяснилось, что все эти показания оказались несостоятельными. Но коринтендант-то еще в сорок первом загиб в заключении…
Пожалуй, самым распространенным и самым губительным для подследственного был такой прием фальсификации, как составление протоколов допросов следователями НКВД в отсутствие допрошенных. Уже к осени 1936 г. широко установилась такая практика, когда после ряда допросов следователь на основе своих записей и главное – на основе требований начальства – составлял протокол, в который вносил все, что, по его мнению, должен был показать арестованный. Протокол перепечатывался на машинке и затем давался арестованному на подпись. Очевидно, лучше всех знал, как все это происходило, нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. И вот что он вынужден был заявить 3 марта 1937 г. на пленуме ЦК ВКП(б): «Я должен прямо сказать, что существовала такая практика: прежде чем протокол давать на подпись обвиняемому, его вначале просматривал следователь, потом передавал начальству повыше, а важные протоколы доходили даже до наркома. Нарком вносил указания, говорил, что надо записывать так, а не эдак, а потом протокол давали подписывать обвиняемому182.
Здесь Ежов как бы критикует своего предшественника на посту нар-комвнудела Ягоду и вроде ратует за соблюдение «социалистической законности». Но это очередное проявление фарисейства. На самом деле фальсификация протоколов именно при Ежове приобрела огромный масштаб. Дело доходило до того, что даже протоколы допроса бывшего члена Политбюро ЦК ВКП(б) Я.Э. Рудзутака следователь НКВД писал не со слов Рудзутака, а под диктовку другого следователя НКВД Ярцева183.
В результате дополнительного расследования дела бывшего члена Военного совета ЗакВО корпусного комиссара М.Я. Апсе выяснилось, что в ходе предварительного следствия к нему применялись незаконные методы следствия. На судебном заседании Апсе отказался от выбитых ранее у него показаний и заявил: «На предварительном следствии меня принудили дать ложные показания, как на себя, так и на других лиц»184. По поводу оглашенного в суде собственноручного заявления, в котором на следствии было названо 37 участников военного заговора, корпусной комиссар показал: «Указанное заявление я писал и я его подписывал, но оно совершенно не отвечает действительности и вот почему: заявление я писал под диктовку следователя РАССОХИНА. Названные 37 человек показаны в заявлении не мною, а следователем, который назвал мне эти фамилии и заставил написать о них заявление… Протоколы составлялись без меня, а затем мне приносили и заставляли их подписывать»185.
Это – свидетельство жертвы. Но сохранилось немало вынужденных признаний и самих палачей. Как явствует из показаний бывшего сотрудника особого отдела НКВД СибВО Грехунова, сотрудники этого отдела Барковский и Егоров вручали арестованному бывшему заместителю начальника политуправления СибВО дивизионному комиссару Н.И. Подарину списки комначсостава и требовали от него давать показания на лиц, указанных в списке186. Эти особисты добивались того, чтобы арестованный сам назвал «нужных» им лиц. А другие действовали еще более беспардонно. Бывший сотрудник особого отдела НКВД 50-й авиабригады Харакиз показал в 1939 г., что протокол допроса арестованного командира бригады комбрига Д.М. Руденко был сфальсифицирован следователем НКВД Вышковским, который просто вписал в протокол более 20 человек из комсостава бригады, якобы названных комбригом Руденко как участников заговора187.
Принимавший непосредственное участие в расследовании дела комкора И.С. Кутякова бывший сотрудник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Г.А. Андрианов на допросе 11 января 1956 г. показал, что и к этому прославленному герою Гражданской войны применялись незаконные методы, а протоколы его допроса составлялись лично помощником начальника Особого отдела ГУГБ М.А. Листенгуртом188.
Дело арестованного комдива К.И. Степного-Спижарного вел начальник 3-го отделения Особого отдела ГУГБ НКВД А.А. Авсеевич. Допрошенный в 1956 г., он показал, что протокол допроса комдива от 15 апреля 1938 г. на 63 листах был составлен в отсутствие обвиняемого, на основании его так называемых собственноручных показаний, полученных от него путем применения мер физического воздействия189.
В конце ноября 1938 г. были арестованы секретарь Комитета обороны при СНК СССР комкор Г.Д. Базилевич и начальник одного из отделов секретариата полковник Г.М. Даргольц. Стали стряпать дело на них. Один из приемов, особенно наглядно проявившихся именно в этом случае, состоял в том, что привлекали свидетелей, которые давали «нужные» следователям НКВД показания. Одним из таких «советских патриотов» был работник Военной группы Комиссии советского контроля при СНК СССР, а затем и Инспекции Комитета обороны Г.П. Лешуков. Допрошенный в ходе дополнительной проверки в 1955 г. относительно своих показаний, данных им на допросе 1 февраля 1939 г. по делу Базилевича и Даргольца, Лешуков сказал: «Ознакомившись с указанными показаниями, я считаю необходимым заявить, что… мое заявление о вредительской деятельности Базилевича и Даргольца было необоснованным. Допущено оно было потому, что Базилевич и Даргольц к этому времени были уже арестованы как якобы враги народа и в условиях тогдашней обстановки я и сделал упомянутый вывод»190. Отвечая на вопрос, имелись ли у него какие-либо факты, подтверждающие его заявления о вредительской деятельности Базилевича и Даргольца и как он был допрошен 1 февраля 1939 г., Лешуков заявил: «Таких фактов у меня не было и я о подобной деятельности Базилевича и Даргольца… не располагал какими-либо данными… Я на допрос по этому делу тогда не вызывался… мне был принесен для подписи по месту службы… уже написанный полностью протокол допроса, который и был тогда мною подписан»191.
Очевидно, было бы смешной наивностью говорить о нравственности тогдашним людоедам- следователям НКВД. Но вот о моральном облике оставляемых на свободе некоторых военных можно сделать весьма грустные выводы. Тем более что такая подлость щедро оплачивалась. Базилевич был расстрелян, Даргольц умер в тюрьме, а лжесвидетелю Лешукову было позднее присвоено звание генерал-майора. Как же – «заслужил»…
