заклинаю вас – остерегайтесь поверхностных оценок! Привычный ход рассуждений неминуемо вас подведет. Вы судите по вершине айсберга, — в основном только ее-то вы и имели удовольствие лицезреть, — оттого впали в обычнейшее заблуждение. Вероятно, вы исходите из того, что мудрость – великая награда, и маршальский мундир – для нее самое достойное одеяние. В действительности все обстоит прямо наоборот. Истинная мудрость – это тягчайшее испытание, и рубище – ее покрывало! — Философ было снова опасливо огляделся по сторонам, но решимость пересилила. — Кто такой, в сущности, наш Корней Корнеевич? — сказал он. — Администратор, не более. А «мудрый администратор» – это такая же нелепица, такой же оксюморон, как, например, «кошерный боров» или как «милосердный палач». Без администраторов (как, впрочем, и без палачей) тоже, конечно, не обойтись, но те, кто наделен истинной мудростью, не рвутся к чинам и к злату, они принимают правила игры такими, какими эти правила заданы. Когда вы, даст Бог, попадете в Центр – о, с какими подлинными титанами разума сведет вас тогда судьба! Злато им ни к чему, они знают себе истинную цену. И сильные мира сего знают, что не обойдутся без этих, пребывающих в безвестности… Ну да я несколько отвлекся. О чем бишь мы?
— Вы говорили о каких-то двух великих тайнах, — подсказал я.
— Да! Я бы даже так выразился – о двух определяющих тайнах. Одна из них берет свое начало на заре нашей эры и через огромную цепь поколений прослеживается почти до нынешнего дня. Великая тайна Грааля, тайна деспозинов,
Я вспомнил подслушанный когда-то разговор двух офицеров в столовой и кивнул:
— Да, кое-что. Совсем немного. Хотелось бы, конечно, подробнее.
Брюс махнул рукой:
— Ах, о чем вы! Посему это и великая тайна, что подробности не известны никому… Ну, может, всего одному человеку; он содержится тут, в Центре, в семнадцатой спецкомнате… Но это вовсе уж – т-с-с!.. Я, право, — лишь краешком уха, совершенно случайно… Вы не представляете, сколь многие вожделеют это знать! Кстати… — он снова перешел на шепот, — я знаю, сюда, в Центр, поступил на сей счет сверхсекретный заказ правительства, самого президента. Предполагается, что в том письме – предсказание судьбы России, а быть может, и мира всего… Но больше… клянусь вам, я, ей-Богу, просто не имею права!..
Я взмолился:
— Да бросьте вы! Не бойтесь. Честное слово, я – никому…
После долгих колебаний толстяк-философ уже, казалось, готов был сдаться, но тут я допустил самую роковую оплошность – вместо пачки сигарет вытащил из кармана крохотный диктофончик (пока что без батареек), выданный мне дядей для записи бесед с маршалом. Вид пластмассовой коробочки подействовал на философа, как удар хлыста.
— Что это?!.. — воскликнул он. — О, Господи! Неужели?!.. Как вы могли?!..
— Да что вы, он не работает, — стал оправдываться я. — Неужели вы думаете, что я бы стал…
Брюс не слушал моего лепета.
— Я вам доверился… — горестно проговорил он. — Я был с вами так откровенен, а вы…
— Но даю вам честное слово!..
Но толстое тело Ивана Леонтьевича теперь тряслось, как желе, он замахал руками:
— Нет, нет! И так – что я себе позволил! Боже, сколько лишнего я вам тут наговорил! Как я мог! Умоляю вас – ради Бога, ради Бога!..
— Но – раз уж все равно начали… — стал я его увещевать. — Клянусь, буду нем как рыба! А эта штука – она вообще без батареек! Да убедитесь сами!.. Хотите, вообще выброшу к чертовой бабушке?.. Ну нельзя же вот так – все оборвать на полуслове…
С ним, однако, уже произошла в отношении меня решительная перемена, теперь Толстяк был непоколебим.
— Нет, нет, и еще раз нет! — отрезал он. — Даже и не просите! Вот когда вы сами попадете в Центр (в чем я, видит Бог, ничуть не сомневаюсь, при ваших… — он кивнул на диктофон, — …гммм… при ваших задатках и при ваших связях), тогда, быть может, со временем…
— Да пропади он пропадом, ваш чертов Центр! — взбесился я. — В гробу я его видел!
— Отчего же так? — спросил философ сухо.
Я был настолько зол, что выпалил безжалостно:
— Морской свинкой, как некоторые, быть не желаю, — достаточная причина?
— Говоря так, вы тем самым выдаете свою неискренность передо мной, — назидательно промолвил Брюс. — Извините, молодой человек, у меня работы, сами изволите видеть, непочатый край, и так уж заболтался с вами, вон сколько времени потерял. — Он снова надел очки, напялил башмак на колодку и взялся за молоток. Но перед тем, как приняться за работу, сказал: – А ваши слова противоестественны. Ибо (и сие – аксиома) все хотят в Центр.
— А я вот, представьте себе, — нет!
— Чего ж вы тогда хотите от жизни? — глядя на меня поверх очков, хмуро спросил философ. — К тому же – будучи племянником самого Погремухина. Нет уж, не водите меня за нос. Для вас одна дорога – в Центр. Тем более, что для вас как для племянника упомянутой особы дорога эта уже проложена и, полагаю, неплохо укатана.
Я все сильнее закипал:
— Вы хотите сказать, что другого выхода у меня нет?
— А вы какой-либо иной выход видите? — спокойно отозвался философ.
— Что ж, по-вашему, меня отсюда не выпустят? — спросил я, срываясь уже на фальцет.
— Ну, почему же? Просто…
— Будут держать силой? — напирал я.
— Да нет, отнюдь. Просто на моей памяти пока еще никому не удавалось – вот так вот, по собственному хотению… И кроме того…
— Значит, говорите, никому?.. — произнес я вкрадчиво. — Очень хорошо. Выходит, я буду первый. В конце концов, я свободный человек! (Философ смотрел на меня с сомнением.) Уйду когда захочу!.. — уже кричал я. — Хоть сейчас!.. Что, не уйду, по-вашему?.. Вот посмотрим, как это я не уйду!.. — И, что-то свалив на своем пути, я устремился к двери.
3
Придешь или уйдешь – будет бездна за бездной.
…к черту с этого затхлого чердака, по пути сокрушив гору жестяного хлама.
— …Посмотрим!.. — на ходу приговаривал, метясь уже в пустоту.
— …Посмотрим!.. — бормотал я в своей комнате, под завывание вьюги за окном наспех укладывая чемодан. — Посмотрим, как это я не уйду… Поглядим!..
…………………………………………………………..
— …Не уйду?..
Я был уже внизу и, поставив чемодан, пытался открыть наружную дверь.
В первый миг она поддалась, но тут же я вынужден был отпрянуть, потесненный ворвавшейся метелью и бесноватым лаем собачьей своры.
