— Погодь! Слышишь, вертолеты, кажись, отваливают…
— Ой, а грохоту от них!.. Ну, слава Богу, хоть наконец отвалили!.. Так давай, Сашуня, на ушко. Чего он там, покойный-то, тебе говорил?
— Ладно, давай, коли не страшно. Только потом – никому.
— Да ты меня чё, не знаешь?
— Ну, слушай…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— …И-ы-ы-хх!.. Так вот прямочки тебе и сказал?!.. Это что же выходит?! Как понимать, Санечка – полный, что ли, наступает кабздец?!
— А вот как хочешь, так и понимай… Вообще, такое запить бы надо. Давай-ка мы с тобой… Э, а что это со светом? Пробки, что ль?
— Какие, на фиг, пробки! Гляди, блин, во всем Центре окна погасли!.. Ой, Леденечик, ты меня, родной, не покидай на ночь-то! Больно жутко!
— Да не боись, не покину… Ох ты, и во флигеле не светятся!..
— И фонари во дворе! Тьма египетская!.. Что ж это делается-то, Леденечик?!.. Ой, боюсь, мамочки! Кабздец! Точно тебе говорю, полный кабздец!
Двенадцатая глава
ПРОЩАЙ, ЦЕНТР!
1
…ибо тут началось…
…Они заполонили комнату так стремительно, что я не успел заметить, как они вхлынули сюда сквозь дверь, было ощущение, что вся эта разнокалиберная публика в один миг то ли просочилась сквозь стены, то ли материализовалась прямо из воздуха. Среди них были и известные мне лица, не раз виденные по телевизору, депутаты разных мастей, какие-то министры, кажется, банкиры какие-то и совершенно не знакомая публика. В следующую секунду, окружив наш диван, изо всех сил оттесняя друг друга, они загалдели на разные голоса. Кого-то из них интересовали перспективы акций (хрен расслышит, каких), кого-то – мера народного гнева в ответ на президентский указ (в этом гаме поди разбери, какой), кого-то – проблема с китайцами (или с нанайцами – не расслышал), кого-то – прирост народонаселения в ближайшие сто лет. Они потрясали какими-то мандатами, по ходу дела жарко переругивались между собой, обстановка была, как в тесной, переполненной бане, где на всех не хватает шаек.
Особенно выделялся прытью один совершенно не знакомый старичок. На вид совсем тщедушный, он каким-то образом пробился сквозь всю эту галдящую ораву, заглушив других, представился как советник по науке, действительный член Академии и хорошо поставленным профессорским голосом вопрошал лишь об одном: что нам грозит в связи с приближением астероида номер такой-то и какие возможные бедствия он нам сулит в 2019 году?
Он был единственный тут, кому хотелось помочь, однако сделать это я не успел. Паламед-Заде решительно поднялся с кресла и гаркнул:
— Кто пустил?!.. А ну!!!
Сбитый его голосом, гвалт превратился в легкое шипение, и все (кроме бойкого старичка) чуть подались назад.
Под командой Гюнтера и Готлиба в комнату строевым шагом вошли пятеро высокорослых автоматчиков в черных масках и отгородили собою наш диван. Вид у них был куда внушительней, чем у той полукалеченной 'гвардии', которой располагал Снегатырев.
Двигаясь неторопливо с автоматами поперек груди, похожие на роботов черномасочники начали вытеснять толпу в коридор, только ушлый старичок, просовывая голову под автоматом, до последнего продолжал кудахтать про свой астероид, покуда козлобородый Готлиб, весьма непочтительно взяв старца за шиворот и за низ пиджака, не выставил за дверь и его, бедолагу.
Когда мы наконец снова остались одни, Паламед-Заде, утирая платком лоб, сказал:
— Ну денек!.. Понаперлись!.. И откуда только узнали?.. Всюду утечки, как в худом ведре, давно везде латать надо… А вы-то, небось, устали! Могу себе представить! Уже, почитай, сутки в этой кутерьме!..
Как так – сутки?.. Только сейчас ко мне вернулась способность как-то исчислять время. И действительно – когда мы разговаривали с генералом, еще только-только начинало смеркаться, а сейчас за окном занимался утренний рассвет. Да, время тут текло непредсказуемо, подстать всему остальному. Когда я беседовал с Готлибом? Когда мы с Лизой плыли по реке? Когда старик, еще живой, называл меня Ламехом? Сколько часов (дней? веков?) минуло с тех пор?..
Из раздумий на этот счет меня вырвал дикий вой, раздавшийся этажами двумя выше. Что-то в нем было и звериное, и одновременно человеческое. Ответом ему был вой своры собак со двора.
— Что это? — вздрогнула Лиза.
— Это?.. — как всегда, краешками губ улыбнулся Советник. — Да так… Журналистик один проник, теперь хулиганит в меру своей скудной фантазии. Тарзаном себя, должно быть, вообразил. Не придавайте большого значения, скоро, надеюсь, от него освободимся… Вам, право же, отдохнуть надобно, вижу, как устали. Пойдемте, провожу.
— В апартаменты? — спросил я.
— В этот клоповник? — поморщился советник. — О, нет, сие вам нынче, полагаю, никак не по рангу. Там, во флигеле, у Снегатырева семикомнатные хоромы – это, думаю, вам теперь как раз подойдет.
Усталость, в самом деле, была такая, словно на мне два дня возили дрова. Голова гудела, иногда в этот гуд проникали мерные всплески весла…
— А маршал? — спросил я зачем-то.
— Ну… — отмахнулся Советник. — Пора ему уже свыкаться с обстановкой поскромнее. Хороший адвокат – вот о чем ему думать сейчас. И ему, и Погремухину. — Затем добавил: – Елизавета Васильевна, я так полагаю, с вами?
Мы с Лизой переглянулись.
— Я с тобой, — тихо сказала она и коснулась пальцами моего запястья.
И так легко, хорошо, свободно сразу стало от этого ее прикосновения…
— Вот и славно, я так и полагал, — подытожил зорко наблюдавший за нами Паламед-Заде.
Словно бы ответом ему опять был этот тарзаний вой. В ответ Лиза крепче обхватила мое запястье, отчего я ощутил даже некую благодарность к этому неведомому воющему невесть где существу.
— Что ж, двинулись… — поднялся с кресла советник. — Нынче, после полудня, боюсь, предстоит по-настоящему тяжелый день.
…Когда мы вышли из семнадцатого номера, в коридоре к нам пристроились сзади Гюнтер и Готлиб и шествовали позади строевым шагом, держа дистанцию метра в полтора.
Двор Центра на сей раз производил весьма унылое впечатление. Решетчатый забор по периметру ограждали тесно стоявшие друг к другу автоматчики с черными масками на лицах. Во дворе никого не было, кроме одноногого инвалида со сломанной деревяшкой. Он сидел на запорошенной снегом скамейке, рядом стояла изрядно початая бутылка водки. Не глядя в нашу сторону, инвалид точил старую саблю бруском и напевал песню, заунывнейшую и, пожалуй, глупейшую из всех, что я когда-либо слыхал.
пел он.
