Кирилловну. Я уж и колечки венчальные присмотрел; матушка из деревни денег вышлет – куплю. А ты тут такое говоришь – я уж думаю: успеть бы венчанию… Ну а коли успеется – так, понятно, один… этот самый, как ты сказал.
— Не печалься, Христофор, — подбодрил его князь. — Венчание – дело быстрое, а заговор против государей такая штука, что в один миг не делается. Окольцуют тебя, Харитоша – заметить не успеешь…
— Ну, коли так… — И на простодушном лице Двоехорова снова нарисовалась отрешенная и наипросветленная благость, какая могла быть только от умосозерцания родинки возлюбленной.
Бурмасов опять повернул голову к фон Штраубе:
— Да, выходит, удушат Павла нашего, даже если б ты его предостерег. Тут никакие караулы не помогут. Не услышит он голоса фортуны, ибо не вышел умом… Чтоб уберечься, не караулы усиливать надобно, а совсем другие действия принимать: над дворянской честью не глумиться, указами дурацкими не выставлять себя на всеобщее посмешище. Но тогда бы он был не Павлом, а вовсе кем-то другим, надо наново переродиться, что никому из смертных не дано… И цесаревичу, выходит, быть, как и Эдипу, отцеубийцей, — продолжал князь. — Ты с заговорщиками не милуйся – тогда избегнешь смертного греха. А когда ты душою с ними, да притом мечтаешь Божьи заповеди соблюсти – нет, не получится так!.. Однако, — добавил он, — ты, Карлуша, говорил тут еще про людские сообщества, даже про целые страны; им-то когда-нибудь предначертанного судьбою удавалось избежать?
— Увы, им для того как раз и приходилось наново перерождаться, — сказал фон Штраубе.
— К примеру?
— К примеру, Древний Рим. Предначертано было, что падет через двенадцать веков после Ромула; тогда же он, как всем известно, и пал. Однако самые прозорливые услыхали Божий глас, что довольно жить лишь в наслаждениях и разврате, и на останках растленной, смердящей уже империи они сотворили мир христианский. Много других примеров из древности в подтверждение тому… Да что там! Весь мир наш предупрежден! Любой может прочесть эти предупреждения в книге Апокалипсиса. А избегнем ли мы пророчества, а стало быть, и конца света – один Господь знает. Ибо всем для того должно наново переродиться и возжелать не царствия земного, как подбивает искуситель, а Царствия Небесного.
Бурмасов сидел молча, еще более, чем прежде, задумчивый. Наконец сказал:
— Ладно, до всеобщего Армагиддона, мне так сдается, еще далеко; ну а с Россией, с Россией-то как? Твои эти… пророчества – могут они ее предостеречь?
И в который уже раз – пока что лишь слабым всполохом – перед фон Штраубе промелькнуло видение: жестокая звезда над черной водой и гарь в воздухе, наполняющем воспаленную страну.
— Думаю, могут, — сказал он. — Но для этого многое должно сойтись.
— Я так понимаю – перво-наперво ты должен остаться жив, чтобы суметь свое пророчество передать, — стал загибать пальцы Бурмасов.
— Да, и это, конечно, — признал фон Штраубе.
— Далее – должен быть жив император Павел до той поры, пока ты ему не передашь, — так?
— Вполне верно.
— Затем, — загнул третий палец Никита, — он должен тебя выслушать и тебе поверить. Верно рассуждаю?
— Куда уж как.
— Наконец, он должен внять твоим словам настолько, чтобы его сподобило начертать письмо для будущих веков. — Глядя на свои четыре загнутых пальца, князь вздохнул: – Да, всё вместе – нелегкая задача. Выходит, одного тебя спасти – это лишь четверть всего дела. Но – допустим, управились… — Он разогнул один палец. — Однако надо еще до поры уберечь от смерти императора, а она, костлявая, уже примеривается, обхаживает его вокруг; во всей империи он, сдается мне, один этого не разумеет. — Еще один палец, впрочем, разогнул. — Далее, — продолжал, — надо приложить усилия, чтобы сия взбалмошная персона в нужную минуту тебя приняла, к тому же тебе целиком поверила. И – на десерт – чтобы она оставила свое послание для потомков…
— Да вы что, друзья мои! — решил все-таки вмешаться Двоехоров. — Неужто, Никита, не видишь, что твои прожекты – неисполнимые?
— Отчего так? — нахмурился Бурмасов.
— Нет, — пояснил Христофор, — Карлушу мы, пожалуй что, выручим от беды. Шпага моя к тому всегда готовая. Выручали – выручим и еще… Положим, даже и заговору против венценосной особы мы до поры сумеем повредить, хотя с этим – оно, конечно, потруднее. А вот чтобы на что-то нашего государя сподобить – это ты, Никитушка, больно размахнулся. Всем ведомо – своенравен, и ни на что даже самое разумное подвигнуть его никакими силами нельзя. Нет, в таком деле я вам никак не товарищ.
— Что ж, каждому свой аршин, — сказал князь. — Но Карлуше помочь ты, я понимаю, берешься?
— А как иначе? — даже удивился подпоручик. — Разве я шпагой своей уж не доказал?
— И в том, чтобы попытаться уберечь до поры императора, — продолжал Бурмасов, — ты заинтересован до крайности, а то гляди – не поспеешь с женитьбой на этой… ну, с родинкой которая.
— На Елизавете Кирилловне, — подсказал Двоехоров, слегка обиженный его беспамятливостью на сей предмет. — Тут – сколь бы ни трудно, а живота не пощажу.
— Вот! А говоришь – не товарищ! Хоть на эту половину – а все же товарищ.
— Ну на половину я согласен, — подтвердил Христофор. — На эту половину – вот тебе моя рука… А вот чтобы вразумлять или подвигать государя…
— Ладно, — согласился Бурмасов, — это, считать будем, дело мое. Тут что-нибудь да придумаем. Чтобы Никита Бурмасов да не придумал, когда речь идет о спасении Отечества! Пускай даже через века!..
Фон Штраубе, однако же, слегка убавил его самоуверенность.
— Боюсь, что ты все-таки самого главного не учел, — сказал он.
Бурмасов снова нахмурился:
— О чем ты?
— О том, — сказал барон, — что при всей твоей отваге и при всех твоих придумках тебе не дано перепрыгнуть через века. Надо ведь еще, чтобы тот, кого спустя сто или двести лет это послание достигнет, внял ему и что-то совершил.
На сей раз долго Бурмасов почесывал в затылке, обдумывая его слова.
— Это, брат, наповал сразил ты меня… — проговорил он. — Мда, через века – оно и вправду затруднительно… — Но после минуты-другой раздумий добавил: – Хотя, впрочем, и тут мысль одну имею…
И Двоехоров, и фон Штраубе взглянули на него несколько удивленно.
— Ты – деспозин, так? — спросил он. — Стало быть, и дети твои, ежели появятся на свет, будут также деспозинами. И внуки, и правнуки – верно я понимаю?
— Вполне, — подтвердил фон Штраубе.
— И наделены будут тем же даром, что и ты?
— Да, это непреложный дар всего семейства Грааля…
— Вот все и решилось! — радостно воскликнул князь. — Тебе надо, как и Христофору, жениться, обзавестись потомками; они вдругорядь обзаведутся своими; так потомством своим и дотянешься через века!.. Вот только, — вдруг забеспокоился он, — ты ж, кажись, монах… Как там у вас в Ордене касательно женитьбы?
— Я не принимал пострига, — сказал фон Штраубе. — Деспозины не принимают его – как раз во имя непресекновенности своего рода.
—
— Чего ж не постараться? С таким делом можно и постараться, — с легкостью согласился Двоехоров.
Тут лишь фон Штраубе вдруг понял одно из своих видений. Ну да, это не он и не Бурмасов сидели
