Всегда выдержанный, вежливый Енок гневно привстал над креслом.
— Альберт Циске! Вам удалось нащупать «Заику»? Да, вы этого, конечно, не можете знать. «Заика» — прозвище, которое заключенные дали этому садисту и убийце…
Фомин заметил, как разволновался Енок. Вспомнил слышанное от товарищей: Енок около двенадцати лет провел в концлагерях и три последних — в Заксенхаузене. У него были свои давние счеты с фашизмом. Рабочие Энбурга и Ландтаг Саксонии не случайно назначили Енока в органы народной полиции. Буквально с первых послевоенных дней он принимал активное участие в работе новых, демократических органов управления, горячо выступал за объединение коммунистов и социалистов в одну партию — Социалистическую единую партию Германии.
— Значит, вы знаете Циске?
— И еще сотни таких, как он. Познакомился когда был мальчишкой, — Енок перекладывал на столе какие-то бумаги. Затем несколько успокоившись, сел, закурил. — Пятнадцатилетним, не пожелав быть батраком баронессы фон Штольц, я, геноссе Евгений, ушел от родителей и поступил учеником слесаря на железной дороге в Ганновере. Там познакомился с коммунистами. В тридцать втором, — какое это было время, вы знаете, — партия поручила мне работу среди членов союза коммунистической молодежи Энбурга, и я переехал сюда. Вот тогда мне и привелось впервые столкнуться с этим молодчиком. Циске был активистом «Стального шлема»[28], участвовал в бандитских налетах на рабочие клубы, спортивные организации.
Однажды меня арестовали. Я получил красный треугольник[29], и начались мытарства по тюрьмам и лагерям. В сорок втором году в Заксенхаузене я снова встретился с Циске. Он меня не узнал, но следы его внимания я ношу. — Енок постучал пальцем по вставным зубам. — Этим я целиком обязан ему. «Заика» был свиреп — участвовал в расстрелах, избивал заключенных. А перед концом войны исчез. И вот, благодаря вам, мы знаем, что он жив и где искать его. Немало людей, узников Заксенхаузена, смогут засвидетельствовать преступления Циске…
Енок замолчал, задумался. «Сколько же перенес этот не старый еще человек, — думал Фомин. — И пронес сквозь ужасы гитлеровских застенков чистоту сердца, верность коммунистическим идеалам. Хорошо, что судьба этой части Германии находится теперь в надежных руках».
— А кто второй? — спросил после некоторой паузы Енок.
— Отто Мюллер, бывший железнодорожный служащий. Его семья живет, если данные точны, в Стендале.
Енок сделал пометку в блокноте.
— Спасибо, геноссе Фомин. Мы тотчас же ими займемся. Вы сейчас оказываете нам огромную услугу, помогая установить, где находятся чины, подобные двум этим преступникам. Ведь мы практически только учимся вести борьбу с ними, наши органы безопасности, так сказать, в младенческом возрасте. Но все впереди…
— Браво, девочка, браво! Вы не только хорошая певица, но и прирожденная актриса. Это вам, — Лютце протянул Лотте букет роз и открыл маленькую черную коробочку, в которой соблазнительно светился аметистовым глазом золотой перстенек.
— Ну что вы, право. Все произошло само собой. И мне действительно стало плохо. А господин Денисов оказался рядом…
Только теперь до нее дошел смысл слов Лютце. Значит, за ней следили?
— Не скромничайте, Лотта. Расскажите-ка лучше, о чем вы говорили?
— Он мне помог добраться до скамейки, посидел рядом, пока мне не стало лучше. Был внимателен и любезен. Я сказала ему, что пою в джазе и пригласила его посетить наше кафе. Он скоро ушел к своей группе. Все.
— Для начала неплохо. Надеюсь, он выполнит свое обещание. И тогда, Лотта, вот тогда проявите побольше настойчивости. Предложите ему свои услуги — покажите город, памятники. Постарайтесь ему понравиться.
— Если такая возможность представится… — пробормотала Лотта.
— Все в ваших руках, дорогая. Но только… — Лютце нехорошо улыбнулся, — только не вздумайте увлечься всерьез. Это не входит в мои планы. Вскружите ему голову, чтобы он по забыл все на свете. Ясно?
Лотта обреченно кивнула. Она не услышала, когда Лютце ушел. Стояла у окна, уцепившись в штору и ничего не видя перед собой, думала, что такой человек сдержит свое слово и не замедлит привести угрозу в исполнение. И конечно, интерес Лютце к Денисову вызван враждебными намерениями. Что же делать? Что?
«Лишь бы только пришел этот Денисов, а там, а там она знает, что надо делать», — наконец Лотта стряхнула оцепенение, поборола в себе чувство страха.
Утром на письменном столе Фомин обнаружил записку дежурного: «Вышпольский просится на допрос».
Любопытно, что он надумал? Распорядился привести арестованного.
— Тысячу раз был прав господин оберст, когда упомянул здесь о парадоксах, — явно заранее подготовленной фразой начал Вышпольский.
Капитан еще отметил про себя, что арестованный употребил слово «господин оберст». Это было уже что-то новое.
— Вы будете рассказывать. Так я вас понял?
— Да.
— Пожалуйста.
Фомин разложил перед собой листки чистой бумаги.
— Весной сорок первого года при зачислении меня в «СС» врач, делая наколку, говорил: «Эта буква может спасти вам жизнь, если в случае ранения нужно будет срочно переливать кровь». На самом деле эта буква послужила лишней уликой к моему разоблачению, к тому, чтобы из меня вообще была выпущена кровь. Парадокс? Да, я буду говорить только правду.
Произнося и эту, видимо, не раз обдуманную в камере фразу, Вышпольский ловил глазами взгляд Фомина, пытаясь угадать по нему, как реагирует капитан.
— Я уже обращал ваше внимание раньше и повторяю, что только чистосердечное признание может облегчить ваше положение. Предупреждаю, теперь вам поверить труднее вдвойне. Вы сами к нам пришли, чтобы запутать, обмануть нас. И вы же хотите в чем-то убедить меня. Не запутайтесь еще больше. Мой вам совет.
— Мне трудно объяснить, господин капитан. Но другого выхода у меня теперь нет. Я не имею права больше ничего путать. Я в самом деле не тот, за кого себя выдавал. В действительности я обершарфюрер[30] дивизии «Викинг» Фридрих Мария Курц. Родился в двадцать первом году в Дюссельдорфе, там и сейчас живут мои мать и сестра. В конце тридцать девятого меня взяли в специальное офицерское училище. Закончить его не пришлось, выпустили досрочно в конце сорок второго, присвоили звание обершарфюрера. Прибыл под Сталинград. Командование бросило нас — несколько полевых батальонов — для борьбы с партизанами, поэтому в окружение и плен с армией Паулюса не попал.
В конце сорок третьего года меня тяжело контузило. После госпиталя оказался в специальной команде аэродрома под Лейпцигом. Там я пробыл до конца войны и попал в плен к американцам…
— Как же вы стали агентом английской разведки?
— После лагеря, когда вернулся домой. Надо было что-то делать, помогать семье, а специальности нет. Угодил в ганноверскую тюрьму. Там меня и нашел господин Старк, — вздохнул Вышпольский. — У него прошел специальную подготовку: обучился микрофотографии, тайнописи, работе на коротковолновом радиопередатчике. Выполнял разовые поручения, и мной, вообще-то, были довольны.
— Что еще скажете про операцию «Аяксы»?
— «Аяксы», по существу, первое серьезное задание. Если бы мне удалось здесь закрепиться, я должен был найти подступы к конструкторскому бюро. Потом предполагалось, что ко мне придет человек
