— Я хотела любви. Хотела, чтобы… чтобы вы… чтобы ты меня считала самой лучшей… — пробормотала Марго. Слова ускользали от нее, не подчинялись. Сапожник без сапог! Самое время — рассказать матери, чего именно хотела от нее дочь, чего ждала, но почему не получается?
— Господи, что творится?то… — скорбно прошептала Калерия Аркадьевна. — Дождались благодарности на свою голову!
— Бабушка. Бабушка Лера, и ты меня не любила! — вспыхнула Марго. — Я тебе была в тягость. Знаешь, почему я так думаю? Потому, что я видела твое лицо, когда ты читаешь свои книги — такое чистое, просветленное, доброе… И как ты потом смотришь на меня. Как на наказание. Как на повинность. Ты за мной ухаживала. Кормила. Одевала. Но для тебя это было если не наказанием, то тяжелой повинностью. Я всю жизнь тебе хотела это сказать, знаешь.
— Ой, что творится?то… То есть я не должна была ухаживать за тобой? Я чего?то не понимаю ее, Аня… — Бабушка беспомощно обернулась к матери. — Может, она того… с ума сошла? А?
— Тебе проще объявить меня сумасшедшей, чем понять! — закричала Марго. — Я хотела, чтобы ты любила меня… Чтобы ты с удовольствием на меня смотрела в детстве… с восхищением! Как на единственную любимую внучку, а не на надоедливую приживалку! Ты и на маму всегда смотрела без любви, а словно с сожалением…
— Рита. Рита, опомнись! Вспомни, сколько бабушке лет. Вспомни, сколько она для тебя сделала… — неожиданно надорванным голосом заговорила Анна Сергеевна.
— Я знаю, я не права. Я дура и сволочь. Но я хотела, чтобы ты мне говорила в детстве, что я чудесная умная девочка, самая лучшая в мире. Что я самая красивая и милая. Я никогда этого от тебя не слышала. Ты только критиковала меня! И ни разу не похвалила…
— Рита, я хотела, чтобы ты стала лучше. Я тебе желала добра, потому и критиковала иногда, понимаешь? — все тем же надорванным голосом произнесла Анна Сергеевна.
— Это неправильно. Я выросла с чувством, что я плохая, что я ненужная. Это неправильно! — сбиваясь, путаясь в словах, возразила Марго. — Вон в других странах… Ты телевизор, что ли, не смотришь? Какую?нибудь кривобокую слабоумную толстуху хвалят, называют самой лучшей… И она счастлива, и она светится от радости. Она счастлива уже на всю жизнь, эта уродливая дура, потому что любима своей матерью, своими родными! Учителями! Так и надо с ребенком! А ты…
— Ты чудовище, Рита. Я все свои деньги отдала тебе. Я на эти деньги купила тебе квартиру!
— Купила, чтобы я всю жизнь была тебе обязана. Чтобы я еще острее чувствовала себя никудышной. Я ведь, по нынешним временам, даже деньги не могу тебе вернуть, знаешь?.. — засмеялась Марго. — Это не подарок, мамочка, это унижение.
— С ума сошла, точно… — тонким голосом закричала Калерия Аркадьевна.
— Дайте мне сказать! — закричала Марго и вскочила. — Вся наша семья — это ужас и кошмар. Показуха! Мы друг друга едва терпим. История нашей семьи — это история нелюбви… Давайте посмотрим первый раз правде в глаза и признаемся сами себе… Мама! Ты меня едва терпела. Бабушка! Я тоже была тебе в тягость. И мама тебе тоже была в тягость, потому что я не видела, чтобы ты ее любила… А наша прабабушка… Это вообще нечто. — Марго посмотрела в сторону закрытой двери. Там, за этой дверью, была комната Екатерины Петровны, прабабушки. Которой шел нынче девяносто шестой год.
Калерия Аркадьевна вздрогнула, Анна Сергеевна нахмурилась. Марго заступала на опасную территорию. Она собиралась говорить о том, о чем в их семье нужно было молчать.
Но тем не менее Марго упрямо продолжила:
— Бабушка. Твоя мама, баба Катя, тебя тоже не любила. Ты забыла об этом? Когда она носила тебя, то пыталась сделать выкидыш — самым изуверским способом. Она заталкивала в себя иголки. Иголки в твою голову она заталкивала! Чтобы ты умерла в ее утробе. Чтобы ты не рождалась. Но ты родилась и прожила с этими иголками в мозгах всю жизнь. Но прабабушка была самой честной. Она тебя не хотела и пыталась от тебя избавиться. А тебе, бабушка, духа не хватило избавиться от мамы. А тебе, мамочка, — от меня. И только я не побоялась пойти до конца. И когда наступил этот страшный возраст… А он у нас у всех один, заметили, кстати? Все Булгаковы в семнадцать лет беременеют и в восемнадцать рожают… И вот когда я в семнадцать лет забеременела… Помните? Я сделала аборт. Моего ребенка вычистили из меня ножиком, в Первой больнице. Стальной кюреткой… Помнишь, мама? Ты еще тогда свою подругу подключила, эту, как ее…
Марго вдруг осеклась и снова села в кресло. Закрыла лицо руками. Ее трясло.
— Я виновата. Я виновата, что допустила это, — тихим голосом произнесла мать. — Я не должна была допустить столь ранней беременности у моей дочери. Раньше?то ладно, но в наше время так рано нельзя рожать… Я должна была лучше объяснить, предупредить тебя, что интимные отношения с мальчиками ведут к…
— Нет! — заорала Марго. — Нет. Ты должна была сказать: «Риточка, доченька, какое счастье! Ну и что, что так рано… И не рано вовсе, а как у всех у нас. У всех женщин в нашем роду. Пусть он будет, этот ребенок! Мы тебе поможем, мы тебя любим. Плевать на все — на образование, на карьеру… Главное — ребенок. Это такое счастье, такое счастье…»
«Что я такое говорю? О каком счастье? Наверное, я вправду сошла с ума… — содрогаясь, подумала Марго. — Я же никогда не хотела этого ребенка, чего же я сейчас говорю?!»
Мать с бабушкой, ошеломленные, молчали, с ужасом глядели на Марго.
— …и вот вы нападаете на Ивана. Не пара он мне, да? А по?моему, он единственный мужчина, кто мне подходит. Единственный, кто меня любит и сможет меня терпеть — мой дрянной характер, мои закидоны… И он — единственный, кто меня не раздражает. Я ведь чокнутая, сами сказали! И меня все бесят, все люди, все. И только он меня не бесит, не вызывает раздражения. Это чудо, а не человек! Он ангел, он святой, он… да, таксист. Ну и что? Мало ли я сволочей с высшим образованием видела.
— У вас нет будущего, — пробормотала мать.
— Да плевать мне на это будущее! — прошипела Марго. — Может, мне кирпич на голову свалится и не окажется у меня никакого будущего… Но зато у меня есть настоящее! И вообще… Я не хочу ни о чем думать, я не хочу ничего просчитывать и вычислять — как правильно, как неправильно… Я желаю быть сама собой. Я хочу делать только то, что подсказывает сердце. И пусть это будет ошибкой… Плевать.
— Гениально. Вполне в твоем духе, — мрачно произнесла мать. — Ни о чем не думать, делать только то, что левая нога тебе подскажет. Уже наворотила дел в свое время…
— А?а, да что с вами говорить! — закричала Марго. — Вот вы, вы все — баба Катя, бабушка, ты, мама, — вы все делали правильно, по уму. Так радуйтесь теперь! Одни, как сычи… Где те, кого вы любили? Где папа, где дедушка, где бабы?Катин муж — мой прадедушка? Никого нет! Никого вы не любили — ни мужей своих, ни детей… Живете, как в пустыне! Э, да что говорить… — Она махнула рукой, убежала к себе в комнату.
В дома воцарилась тишина.
«Надо бежать отсюда, — думала Марго. — Я не могу с ними. А куда бежать? В Москву, к себе. Но это не мой дом. Я только что обругала материн подарок — квартиру… По?хорошему, туда нельзя возвращаться. Тогда куда идти? К Ване? Ваня примет. Ваня что хочешь для меня сделает… Он меня любит. Но я?то, я не люблю его! Эгоистично и жестоко пользоваться его любовью… Что ж делать?то?!»
Поздно вечером к Марго зашла Анна Сергеевна.
— Рита, это подростковый бунт какой?то. Не поздновато ли? — осторожно спросила мать.
Марго, лежавшая на кровати, отвернулась к стене, не ответила.
— Я тебя любила и люблю, — все так же осторожно и холодно произнесла мать. — И я всегда хотела тебе только добра. Ну что бы ты делала в восемнадцать лет с ребенком? Нам на шею бы его посадила? Без образования, без профессии, без мужа… Макс ведь бросил тебя. Да и какой из него тогда бы получился муж — тоже еще на ногах не стоял.
— Ну и что.
— Рита, ну неужели ты не видела женщин, которые загубили себе жизнь, родив ребенка в восемнадцать?
— Видела, — ехидно ответила Марго, так и не повернувшись к матери. — Зато сейчас перед тобой женщина, которая загубила себе жизнь, избавившись от ребенка в те же восемнадцать лет. И это уже никак не исправишь.
