— Нет, — ответил Жан-Марк, — она не из таких…
Светловолосая, белокожая Валерия была жеманной и немного чопорной. Жан-Марк надеялся, что отец станет о ней расспрашивать, и тогда он небрежно произнесет ее звонкое имя: «Валерия де Шарнере».
— Надеюсь, жениться ты пока не собираешься? — спросил Филипп.
— Ну что ты!
— Правда?
— И в мыслях не держу! Она прелестна, но это вовсе не значит, что… Я вообще не тороплюсь жениться!.. Сначала надо кончить университет…
— Будь осторожен, старик! Именно эти недотроги быстрее других умеют прибирать нас к рукам! Стоит влюбиться в такую — и ты пропал. Брак — это благоухающая тюрьма! Ставь тогда крест на своей карьере! Не говоря уже о прочем. В твои годы только кретин или полуимпотент способен связаться с одной женщиной. Впрочем, и позже не стоит этого делать. Лишь постоянная охота наполняет нашу жизнь радостью.
Глаза Филиппа прищурились, ноздри жадно трепетали. Жан-Марк понимал, что в погоне за наслаждениями ему трудно тягаться с отцом. У отца, наверное, было много связей до того, как он встретил мать. А потом появилась Кароль…
— Я бы сказал, тебе не хватает мужской напористости, и это главный твой недостаток, — продолжал Филипп. — Посмотри на Даниэля, он ничего не боится, он прямо лезет на рожон!
— Ты бы хотел, чтобы и я отправился в Африку?
— Нет. Но тебе пора сойти с проторенной дорожки, пора жить, а не прозябать!.. Ведь Африку можно найти и в Париже, ты понимаешь меня?..
— Попробую, — смеясь, ответил Жан-Марк. — Но ведь все это только слова…
— Иной раз из слов рождаются возможности, дружок. Сейчас мне недосуг заняться тобой, но будущим летом в Греции я наверстаю упущенное. Я тебя встряхну, привью тебе вкус к риску, страсть к переменам…
Путешествие вдоль берегов Греции, задуманное Филиппом и его друзьями Дюурионами, было предметом постоянных разговоров в семье. В июле вся компания должна встретиться в Афинах. Там они наймут яхту на десять-двенадцать человек — не больше! — и отправятся в плавание по островам. Ни сроков, ни четкой цели, ни археологических или светских забот! Они поплывут под ярким солнцем среди памятников античной древности. Кароль и Франсуаза были в восторге от этой затеи, но Жан-Марк отнесся к ней сдержанно. Греция, да еще летом, в жару!.. К тому же некоторые из их спутников совершенно несносны. Слушать, как госпожа Дюурион разглагольствует перед Парфеноном, нет уж, увольте!
— Интересно, испытаю ли я вновь то удивительное чувство, которое охватило меня впервые в Греции семь лет назад? — сказал Филипп.
Жан-Марк прикинул: семь лет назад отец был уже в разводе, но еще не женат вторично. Был ли он уже знаком с Кароль? С ней ли он туда ездил или с другой женщиной? Оба помолчали. Несмотря на трещины, там и сям пересекавшие асфальт, Филипп прибавил скорость. Его полный подбородок слегка вздрагивал от толчков машины. Жан-Марк думал, что никогда ему не сравняться с отцом — тот изучил жизнь глубоко и досконально, как профессионал, а Жан-Марк по самой своей натуре дилетант и верхогляд. Даже если он всерьез принимается за что-нибудь, ему всегда недостает умения и подлинной увлеченности. Везде он ощущает собственную неполноценность. Изучает юриспруденцию, но правовые споры нисколько его не увлекают, сносно плавает, но плохо ныряет, ходит на лыжах, но ни разу не рискнул спуститься по крутому склону, нравится девушкам, но ни одна не привязалась к нему надолго. Он и в мужских своих достоинствах не вполне уверен. Женщины так искусно притворяются, что добиться от них правды, по- видимому, невозможно. Жан-Марку пришла в голову мысль, что его характер легче определить недостатками, чем положительными качествами. Весь он точно дырявый остов, в котором со свистом гуляет ветер. Строение из дыма, колеблющееся над своим основанием. «Над каким еще основанием? Нет его у меня. Я — ничто! Я способен на самое хорошее и на самое плохое. Игрушка в руках бога и сатаны». Ему представилось, как он, раненый, истекает кровью у обочины дороги. Белизна больницы, запахи лекарств, он без сознания, затем, как сквозь дымку, встревоженное лицо Мадлен, раньше всех прибежавшей к его изголовью: «Что с тобой, малыш?» Ему тринадцать лет… Жан-Марк вздрогнул. На ветровом стекле заблестели звездочки дождевых капель. Пейзаж за окнами машины стал растекаться. В Фонтенбло лил дождь.
— Разговор с Вернером займет не больше часа, — сказал Филипп. — Хочешь вести машину на обратном пути?
— Хочу, — благодарно отозвался Жан-Марк.
VIII
Да, ничего не скажешь, к серому костюму зеленый с бронзовым отливом галстук подходит больше, чем желто-коричневый. Он, может быть, не такой броский, зато изысканнее. К тому же и узел на нем получился красивее, а это тоже немаловажно. Склонив голову набок, Жан-Марк в последний раз оглядел себя в зеркале, проверяя, все ли в порядке. Даже в те дни, когда у него не было интересных свиданий, он любил чувствовать себя элегантным. Он рассовал по карманам ключи, пачку сигарет, зажигалку (подарок Маду), бумажник, носовой платок, поправил манжеты, вытянул шею, мужественно сжал челюсти. И все же был вынужден признать, что, несмотря на превосходный костюм (хоть и купленный в магазине полуфабрикатов), он ничем не напоминает хищного соблазнителя с властным взглядом, который в его глазах был идеалом мужской красоты. Черноволосый, худощавый, он действительно походит на цаплю, как утверждает Валерия. Впрочем, она ведь насмешница, у нее безжалостный взгляд и острый язычок. Когда они отправлялись куда-нибудь по вечерам, она вполголоса ядовито вышучивала окружающих. А между тем он ей нравится, в этом он уверен. Она даже сказала однажды, что они прекрасная пара. Вспомнив об этом, Жан-Марк сразу расправил плечи. Не позвонить ли ей и не условиться ли часов на семь? Впрочем, отец прав: не следует встречаться с ней слишком часто. Он ценит в ней остроумие, живость, умение держаться, но, в общем, нельзя сказать, что он в нее влюблен. Можно позвонить и завтра… А сейчас не лучше ли позвонить Мики? Они виделись в прошлом месяце и расстались вполне дружески. Она, наверное, позовет его к себе, как и раньше. Правда, чтобы войти в настроение, ей нужно выпить несколько рюмок виски, зато потом она вполне покладиста. Жан-Марк уже почти разнежился, но спохватился: в общем, ему давно приелись ее ужимки и заливистый смех. Так к чему же? Не к чему…
Без особого желания, машинально он закурил сигарету и прошел в гостиную. Было воскресенье, отец и Кароль сразу после завтрака уехали к Дюурионам играть в бридж. Франсуаза и Даниэль занимались по своим комнатам. В доме царила тишина. Жан-Марк подошел к шкафчику с пластинками и стал перебирать классику, стараясь найти что-нибудь подходящее к своему меланхолическому настроению. Наконец остановился на до-минорной симфонии Бетховена, включил проигрыватель, растянулся на диване, пуская легкие облачка дыма, и стал слушать первые аккорды оркестра. Вряд ли он любил бы музыку так сильно, если бы Мадлен с детских лет не привила ему вкуса к ней. Она часто брала его с собой на концерты, на Рождество дарила пластинки… Жан-Марк закрыл глаза, чтобы целиком отдаться потоку гармонических звуков. Сколько мощи, величия, страсти! Когда бушевала буря, она охватывала и его душу; когда буря утихала, Жан-Марк словно погружался в ласковые волны умиротворения. Забыв обо всем на свете, он радовался воскресному одиночеству в полупустой квартире, без родителей и прислуги.
Пластинка еще не кончилась, когда вошла Франсуаза.
— Ах, ты тут! Слушаешь «Героическую»?
— Это не «Героическая», — ответил он, — это до-минорная симфония.
— У меня совсем нет музыкальной памяти, — сказала Франсуаза. — Я могу сто раз слушать одну и ту же мелодию и все равно ее не узнаю.
Она села подле брата и потерла глаза. Пальцы Франсуазы были в чернилах.
— Наконец-то кончила.
