— А теперь?
Жан-Марк покачал головой.
— Теперь еще хуже. Мы поняли, что чем больше мы стараемся отдалиться друг от друга, тем больше нас друг к другу тянет. Но страшнее всего то, что и она меня любит!
— Она любит тебя, как такая Кароль вообще может любить, — Мадлен пристально посмотрела на Жан-Марка.
— Нет, Мадлен, ты не понимаешь. Кароль необычайно тонкий, умный, чуткий человек, она удивительно женственна. Мы с ней созданы друг для друга. Это… просто какое-то чудо!.. И перед этим чудом все остальное меркнет!
Щеки его пылали, взгляд вдохновенно горел. Откровенность племянника смутила Мадлен. Словно он привел ее в свою спальню и поставил у постели. И все же Мадлен против воли залюбовалась его юношеским безрассудством.
— Ты счастлив и не замечаешь зла, которое сеешь вокруг, — сказала Мадлен.
— Я стараюсь свести его к минимуму. Отец ничего не знает… и никогда не узнает…
— Но ведь ты пожимаешь ему руку, Жан-Марк…
— Я стараюсь не встречаться с ним. Даже прикрепился к университетской столовой. Я с трудом высиживаю за столом, когда мне приходится завтракать или обедать дома. Особенно из-за Франсуазы. И нужно же было, чтобы она узнала об этом! Что она тебе говорила?
— Ничего особенного, — тихо ответила Мадлен.
— Она такая сентиментальная! Я знаю, что внушаю ей отвращение, она меня ненавидит…
— Она тебя жалеет. Как и я, Жан-Марк. Как у тебя с учебой?
— Завтра коллоквиум по практическим работам.
— И ты, конечно, не готов?
— Нет… Но коллоквиум не очень важный…
— А филология?
— Я ее бросил.
— О Жан-Марк, это обидно!
— А я не жалею. Я посещал лекции в Сорбонне просто так… для удовольствия… Все равно я не смог бы учиться на двух факультетах сразу… Поэтому я решил полностью переключиться на юриспруденцию… К тому же скоро экзамены…
— Но если ты не будешь как следует заниматься, ты провалишься.
— Я буду заниматься…
— Мне трудно поверить. Эта женщина будет мешать. А я так хотела бы тебе помочь, милый.
— Мне никто не может помочь!
— Разреши, я поговорю с Кароль?
В глазах Жан-Марка мелькнул испуг.
— Нет, Маду! Не надо! — крикнул он и, опустив голову, добавил: — Я не хочу, чтобы это кончилось!
— Но ты же сам сказал, что переехал, чтобы отдалиться от нее.
— Это неправда! Я действительно так думал, но я ошибся. Я сам не знаю, чего хочу! Ах, Маду, если бы я заболел, если бы я сошел с ума, ты не стала бы винить меня в этом, я уверен. Так не осуждай меня за то, что я влюблен в Кароль. Это сидит во мне глубоко, как неизлечимая болезнь! Чем больше ты будешь пытаться оторвать меня от нее, тем сильней я буду к ней тянуться. Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это вернуться в Тук. Я обещаю тебе писать. И не отворачивайся от меня.
Жан-Марк взялся за ручку двери.
— Уже уходишь? — спросила Мадлен взволнованно.
— Да.
— Ну что ж, до свидания.
— До свидания, Маду. Спасибо тебе.
В глазах его была такая тоска, что Мадлен решила: «Я вызволю тебя, чего бы мне это ни стоило; я пойду к Кароль!» Жан-Марк закрыл за собой дверь. Мадлен слушала, как шаги его постепенно замирают в коридоре.
XXII
Мерседес вернулась в переднюю и объявила:
— Мадам просит подняться к ней. Пожалуйста, я проведу вас…
— Я знаю дорогу, — сказала Мадлен.
Она прошла мимо горничной, которая, по своему обыкновению, смерила Мадлен презрительным взглядом. Однако в спальне, обитой блеклым розовым шелком, никого не оказалось. Кровать была застлана шкурой перуанской ламы. Складки балдахина поддерживал деревянный ангел. Два глубоких мягких кресла в стиле Наполеона III стояли у изящного инкрустированного столика, на котором благоухали чайные розы. Из полуоткрытой двери ванной комнаты послышался неторопливый мелодичный голос:
— Каким добрым ветром вас занесло в наши края, Мадлен? Через минуту я буду к вашим услугам.
Кароль появилась в белом махровом халате, стянутом в талии шнуром, рукава были засучены выше локтя. Грудь открыта ровно столько, чтобы была видна нежная впадинка посередине. На волосах легким облачком лежали тончайшие кружева. Под бабушкиным чепцом сияло еще не тронутое косметикой тонкое и наглое лицо. «Как же двадцатилетнему юнцу устоять против этого тщательно продуманного обольщения?» — спросила себя Мадлен с восхищением и досадой. По комнате распространился запах свежего сена.
— Я не целую вас, — сказала Кароль. — У меня лицо в креме!
И послала Мадлен воздушный поцелуй. Потом она пригласила золовку сесть и уселась сама, положив ногу на ногу; полы ее халата разошлись, открыв взгляду Мадлен гладкие икры без единого волоска.
— Мне совестно принимать вас в таком виде! Но я просто падала от усталости после беготни по городу и решила принять ванну, чтобы прийти в себя. Дети очень вам обрадуются! Надеюсь, что хоть на этот раз вы останетесь у нас подольше!
— Сомневаюсь, — отрезала Мадлен. — Я приехала из-за Жан-Марка.
Кароль взглянула на нее с невозмутимым простодушием.
— Из-за Жан-Марка? А что с ним?
Спокойствие Кароль на миг обескуражило Мадлен. Потом гнев горячей волной захлестнул ее. Стук сердца отдавался в мозгу, мешая собраться с мыслями.
— Я все знаю, — сказала Мадлен.
Губы Кароль чуть изогнулись в улыбке.
— Вот как? Ну и что же?
— Вы не должны упорствовать в этой мерзкой прихоти, Кароль! Я могу понять Жан-Марка. Он мальчишка, потерял голову! Но вы…
Чем больше нервничала Мадлен, тем спокойнее держалась Кароль, словно эта сцена забавляла ее. Ее лицо, поза, продуманная небрежность туалета выдавали сильного и хитрого противника.
— А я не понимаю вашего волнения, — произнесла она с ядовитой вкрадчивостью. — То, что здесь происходит, не имеет к вам никакого отношения.
— Неправда! Хотите вы того или нет, но это моя семья!
— Разве вы мать Жан-Марка или жена Филиппа?
— Я вырастила Жан-Марка. Для меня он как сын! И когда я вижу, во что вы его превращаете…
— В мужчину. И мне думается, счастливого.
— Но при этом он предает родного отца!
Мадлен с неудовольствием уловила в своем голосе театральные нотки.
Взгляд серо-зеленых глаз дал ей понять, что криком Кароль не запугаешь.
— Не горячитесь, милая Мадлен. Вот так люди ссорятся насмерть, сами не зная почему. Я думаю, вы
