Ошеломленная Франсуаза села, не спуская с Козлова глаз. Помолчав, он прочитал по- французски:
Неужели это Пушкин? Франсуаза была готова принять стихотворение за импровизацию, высмеивающую ее волнение.
Больше, до конца урока, Козлов ни разу не взглянул на нее ласково. Он диктовал отдельные фразы, разъяснял смысл того или иного выражения, обращал внимание на смелые синтаксические обороты или на изысканность стиха. Франсуаза безучастно записывала все подряд. Ровно в шесть Козлов объявил, что должен идти. Она испугалась, не забыл ли он того, что сказал, выпустив ее из объятий. Но уже в дверях Козлов тихо напомнил:
— Завтра я буду ждать вас, Франсуаза.
Не в силах вымолвить ни слова, она молча кивнула головой. Сейчас ей казалось, что она глупа, некрасива, неуклюжа, плохо причесана. В передней они наткнулись на Кароль, которая будто нарочно вышла в эту минуту из гостиной. Лицо мачехи тотчас просияло, как всегда при посторонних. Зрители были ей необходимы, как усталой актрисе, которая, выходя на сцену, сразу преображается и очаровывает зал. Улыбаясь, она повела Козлова и Франсуазу в гостиную, поинтересовалась темой сегодняшнего урока, заявила, что выставка художника Юго Теокопа, где она сегодня побывала, полностью провалилась, и, предложив виски, попросила горничную принести льда. Франсуазе так хотелось, чтобы Козлов остался холоден к обаянию Кароль, однако он уже как будто не торопился уходить. Она пожалела, что рассказала ему об отношениях Кароль и Жан-Марка. Достоин ли он такого доверия? Зная о связи этой женщины с пасынком, он должен был бы презирать ее, а между тем Козлов преспокойно брал стакан из ее рук. И вероятно, Кароль казалась ему прелестной! Ему неважно, что душа у нее грязная! Зато она красива. Чего бы не отдала Франсуаза сейчас, чтобы быть такой же соблазнительной, как мачеха! Козлов потягивал виски и говорил что-то Кароль, которая слушала его с подчеркнутым интересом. Они оба уже многое повидали на своем веку, были ровесниками и понимали друг друга с полуслова. Франсуаза почувствовала себя школьницей в обществе взрослых. «Она отнимет его у меня!» — подумала Франсуаза и от внезапной боли прикусила губу.
Наконец Козлов ушел. Франсуаза с облегчением закрыла за ним дверь и повернулась, чтобы идти к себе, когда услышала голос Кароль:
— В следующий раз, если твоя подруга не придет, советую заниматься в гостиной.
— Почему? — с вызовом спросила Франсуаза.
— Потому что не очень прилично постороннему мужчине находиться у тебя в комнате!
От гнева у Франсуазы потемнело в глазах.
— На твоем месте я бы не стала учить других приличию! — сказала она.
Губы Кароль слегка дрогнули, прежде чем сложиться в улыбку.
— А у тебя, наверное, совесть нечиста, раз ты дерзишь!
— У меня-то чиста… И ты это прекрасно знаешь! Но ты… ты…
— Что я?
— После того что ты натворила, тебе остается только молчать.
Никогда Франсуаза не подумала бы, что решится произнести эти оскорбительные слова. Надо же — она заткнула мачехе рот. И это только начало! Сладость мести пьянила ее. Но Кароль, помолчав немного, медленно произнесла:
— И все же молчать будешь ты, Франсуаза, и молчать ровно столько, сколько понадобится.
Кароль небрежно оперлась о столик. Лицо ее дышало безмятежным спокойствием. Франсуаза хотела было ответить в том же тоне, но на этот раз не нашлась. Выразив взглядом всю свою ненависть к мачехе, она выбежала из передней, заперлась у себя и ничком упала на кровать. Что с ней происходит? В несколько минут она стала женщиной, способной защищаться и нападать. Злоба и радость бушевали в душе Франсуазы, мысли беспорядочно проносились в мозгу. Ее превращение должно завершиться каким-то чудом. Приподнявшись, Франсуаза разглядывала кресло, в котором сидел Козлов, ковер, по которому он ходил своей стремительной походкой, пепельницу, где осталась его недокуренная сигарета. Как могла она его отпустить? Ждать до завтра? Какая нелепость! Зачем так долго раздумывать, ей и без того ясно: она любит его, любит всем сердцем, всей душой. К тому же она не может больше жить в доме, где хозяйничает Кароль. Снова сидеть с ней за столом, смотреть, как она щебечет и улыбается отцу, словно ни в чем не бывало? Нет, с нее хватит! Ни за что на свете! Франсуаза вскочила. Ураган в ее душе все еще бушевал, она причесалась перед зеркалом, прошла через пустую гостиную и постучалась к мачехе.
— Кто там?
Кароль читала, сидя в кресле. Взгляд, который она подняла на Франсуазу, был вполне миролюбив.
— Сегодня я не буду обедать и не приду ночевать, — сухо сказала Франсуаза. — Я иду к матери.
Кароль положила книгу на столик и вполголоса сказала:
— Я запрещаю тебе, Франсуаза…
— Ты не можешь ничего мне запретить!
Лицо Кароль стало жестким.
— Я запрещаю тебе уходить до возвращения отца, слышишь? Ты должна попросить у него разрешения!
В ее голосе была чуть заметная растерянность, и Франсуаза поняла, что Кароль испугалась. Глядя в рассерженное, тревожное лицо мачехи, девушка с вызовом крикнула:
— Ты сама поговоришь с ним! Сама объяснишь ему, почему я ушла, если у тебя хватит смелости! И вряд ли он найдет, что ты права!
Франсуаза с силой хлопнула дверью. А вдруг Кароль бросится за нею и попытается ее задержать? Но все было тихо.
Опьяненная непривычным чувством свободы, Франсуаза шла по улице. Козлов, наверное, уже дома. Что он скажет, когда увидит ее? Она крупно шагала по улице Бонапарта, прохожие толкали ее, но Франсуаза их не замечала. Было тепло и тихо. В машине с откинутым верхом смеялись какие-то мальчики. За витриной антикварного магазина, свернувшись в клубок, грелась на солнце кошка. Узкая улица выходила на площадь, залитую солнцем. Церковь Сен-Жермен-де-Пре возникла перед Франсуазой как олицетворенный упрек. Сколько раз она сюда приходила, точно дары, принося горести, сомнения и радости своего детства, а потом и отрочества. И уходила, неизменно успокоенная прохладной тишиной храма. Может быть, и сейчас толкнуть дверь, скользнуть в умиротворяющие сумерки нефа, помолиться… Но
