— Вы не знаете, что при этом чувствуешь.
Я промолчал.
— Вы не знаете, что такое любовь. Вы не знаете, что значит терять любовь, — произнес он, — а потом снова обрести ее.
О чем он говорил? Я молча наблюдал за его блестящим от пота лицом, с которого оказались смыты все краски.
— Йоханна была моей дольше, чем вашей. Вы не все знаете.
Громов смотрел так, будто собирался улыбнуться, но не мог. Я сунул руки в карманы куртки, ужасно равнодушный жест, если учесть, что передо мной лежал умирающий человек с дырой в груди.
— В молодости мы были любовниками, — сказал он, и если только в голосе человека, которого вот- вот покинет жизнь, могут прозвучать триумф и гордость, то Громов говорил именно так. — Это было двадцать лет назад. Пока она не бросила меня. По недоразумению. А потом жизнь снова свела нас. Я всегда был однолюбом.
Я посмотрел на окровавленную фигуру на кровати и вынул руки из карманов.
— Если верить Йоханне, вы можете быть кем угодно, только не однолюбом, — возразил я.
Он вздохнул, и это прозвучало как трение металла по металлу.
— Мне хотелось, чтобы она ревновала меня. Чтобы почувствовала те же терзания ревности, что и я.
Я покачал головой, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Ему оставалось дышать не больше нескольких минут. Но я видел все то же грубое превосходство в его взгляде. Было непонятно, откуда он только берет для этого силы.
— Тогда она узнала бы, каково это чувствовать, — проговорил он до того нормальным голосом, что я чуть было не подпрыгнул.
— Где телефон Йоханны? — спросил я.
— Йоханна все еще любит меня. Знаете, как я узнал это?
— Перестаньте нести чушь. — Я попытался повысить голос. — Мне нужен ее телефон.
Громов снова попытался вдохнуть воздух, потом вдруг захлебнулся, и его глаза закрылись. Когда ему все-таки удалось вдохнуть, он снова посмотрел на меня победителем.
— Я кое-что знаю.
Я не отвечал.
— Когда Йоханна оказалась в беде, она не захотела звонить вам.
Я смотрел на него и одновременно страстно желал, чтобы он умер и чтобы выжил.
— Вы лжете, — сказал я и подумал, не услышал ли он в моем голосе неуверенность?
— Зачем мне лгать? — заговорил Громов, снова собравшись с силами. — Посмотрите на меня. Я говорю вам то, что было на самом деле.
— Если бы Йоханна могла, она позвонила бы мне.
— У нее была возможность вам позвонить, — прохрипел он.
В этот момент его грудь перестала вздыматься. Фотограф тоже заметил это и постарался говорить быстрее. Но ему удалось сказать немного:
— Но она не позвонила.
Неожиданно на его лице появилось выражение удивления, он несколько раз открыл и снова закрыл рот. Голова чуть приподнялась над подушкой, но тут же упала обратно. Глаза застыли, уставившись в потолок.
Удушливая влажность, запах разложения, исходивший от мертвого тела Громова, мои собственные гнетущие, давящие грудь мысли — все это просто не помещалось на этом крохотном пятачке. Его последние слова как будто отдавались эхом от стен и звучали еще убийственнее, чем в тот момент, когда слетели с его уст. Прежде чем уйти, я огляделся вокруг, быстро проверил ящики стола и шкафы в поисках телефона, но так и не смог его отыскать. Уже в дверях я снова оглянулся. Громов лежал без движения в темной луже, похожий на большую сломанную куклу. Я не знал, что говорить и что думать, и, выключив свет, побрел вниз по лестнице.
Прежде чем я вспомнил фото с камеры наблюдения, я еще раз обошел темный полупустой второй этаж квартиры Громова. Там была вешалка, на которой висел темный плащ фотографа. С первого взгляда я понял, что карманы пусты, поскольку было видно, что плечи и рукава его свисали свободно, не отягощенные дополнительным весом. Но когда я тщательно обшарил их, оказалось, что я был не прав. Левый карман оказался пуст, но то, что я искал, обнаружилось в правом — телефон Йоханны. Я держал его в руке, будто это было нечто большее, чем просто кусок пластика с электронной начинкой, будто ожидал услышать от него рассказ о том, что же на самом деле произошло. Но когда я нажал кнопку включения, аппарат никак на это не отреагировал.
Потом я вдруг услышал долетевший с улицы звук подъехавшей машины. Судя по всему, она мчалась на большой скорости, а потом вдруг резко остановилась. Но прежде чем водитель заглушил двигатель, я успел выглянуть из окна. Это был спортивный автомобиль черного цвета, в котором сидел всего один человек. Распахнулась водительская дверца, и из машины вышел Макс Вэнтинен. Отпрянув от окна, я лихорадочно огляделся.
Пока Вэнтинен открывал дверь ключом, я втиснулся в пространство между шторами и стеной у окна. Вэнтинен вошел в дом тяжелым, но быстрым шагом, потом резко остановился. Я не видел его, но чувствовал его присутствие где-то рядом, в нескольких метрах от себя. На миг мне показалось, что я слышу его дыхание, биение сердца и даже то, как кровь бежит по его венам.
Через какое-то время, показавшееся мне непереносимо долгим, послышались шаги, поднимающиеся на третий этаж. Мне оставалось только надеяться, что я не оставил после себя открытыми ящики стола или дверцы шкафа и не забыл в комнате ничего такого, что могло бы поведать ему о моем присутствии здесь. Но, по-видимому, Вэнтинен все же что-то заметил, потому что быстро прогромыхал вниз по лестнице и вышел из дома. Я услышал, как снова взревел мотор уносившегося прочь автомобиля. Лишь спустя какое-то время я осмелился пошевелиться.
Страх заставил мои руки дрожать, когда я выглянул за дверь. Дыхание участилось. Несмотря на то что я видел, как машина Вэнтинена уехала, все же решил уйти через заднюю дверь и той же дорогой, которой пришел сюда.
Открыв дверь, я минуту вслушивался в бормотание дождя, звуки, которые издавали капли воды, падавшие на камни внутреннего дворика, водосточный желоб и кусты вокруг меня. Деревья аллеи в нескольких метрах от меня стояли тихо и неподвижно, будто соблюдали минуту молчания. Громов был мертв. Я находился совсем рядом с убийцей. И мне даже не пришло в голову вспомнить о пистолете, который я все еще носил с собой в кобуре. С другой стороны, зачем он мне вообще? Я просто хотел найти Йоханну. Я снова и снова слышал слова Громова. То, что он сказал, конечно, было возможно, но звучало как-то неправдоподобно. Телефон Йоханны жег меня через карман джинсов, но батарея в нем была разряжена. Там можно было бы найти ответ на последние слова Громова или что-нибудь еще: запись звонков, сообщений, пометки или изображения, которые могли бы оказаться ключом к исчезновению Йоханны несколько часов назад. Наверное, они прояснили бы многое.
Тропинка тянулась между скользкими корнями деревьев. Где-то я ступил в лужу, где-то нога утонула в грязи. Я осторожно прокладывал себе путь по кромке дорожки, когда вдруг услышал за собой голос:
— Как я только не догадался?
Я обернулся и увидел, как из-за большого раскидистого дуба на тропинку вышел Вэнтинен. В его руке был крупнокалиберный пистолет. Возможно, тот самый, из которого он стрелял в Громова и из которого были убиты целые семьи.
При скудном свете лицо Вэнтинена выглядело холодным и уродливым. На голову был накинут капюшон плаща. Край капюшона отбрасывал тень на верхнюю часть его лица, кончик носа и щеки. Мне не было видно даже его глаз.
— Как могло случиться, что такой любопытный тип, как ты, все еще жив? — спросил он.
— Тебе нет смысла убивать меня, — не слыша себя самого, проговорил я. — Это никому не принесет пользы.
— Никому? — переспросил Вэнтинен.
