разговаривали, причем солдат, судя по его энергичным жестам, что-то доказывал, а девушка молча слушала его. С ее пухлых губ не сходила добрая, чуть снисходительная улыбка.
— Это и есть Наташа? — спросил Николай.
— Да. А вы уже знаете?
— Слышал. Ладно, пусть ждет до вечера. Как-нибудь оправдаюсь.
— Коломийцев!
— Есть! — встрепенулся солдат.
— Вы до вечера свободны. И вы, Стрельникова, тоже.
— Спасибо, товарищ капитан! — весело крикнула девушка. — Если понадобимся, мы у Лапшиных.
Капитан отошел от окна, сел на стул и задумчиво сказал:
— Вот, брат, какая астрономия. Значит, Коротаев очередную статью пишет? Что ж, пусть пишет. Его дело писать, наше дело работать.
— А почему бы и вам для нас не написать? — спросил Николай, подумав о том, что замполиты что-то давненько не выступали в газете.
— Ну какой из меня писатель, — отмахнулся Савин. — Вы бы вот к нам почаще заглядывали. К нам редко кто заезжает — далековато мы живем. Может, поживете недельку, посмотрите на наше житье-бытье, глядишь, чем и поможете.
— Рад бы, но сроки поджимают.
— Ну, как знаете. У вас ведь тоже служба и, кажется, тоже не очень сладкая.
— Наоборот, у нас говорят: сладкая каторга.
— Так с чего начнем? Может, всех их троих пригласим сюда? Через двадцать минут они закончат работу, до обеда переговорите с ними. Хотите — но одному, хотите — со всеми сразу.
— Лучше, если сначала вы о них расскажете.
— А что рассказывать? Все трое — ребята хорошие, надежные. Отличники по всем статьям. Грамотные. Правда, у одного — у Филимонова — всего восьмилетка, но дело знает крепко.
— Ну а работа с ними какая ведется?
— Вы в смысле собраний, заседаний?
— Не только, но и это тоже.
— Работаем, как со всеми солдатами. Даже меньше.
— Почему?
— Да ведь они же — лучшие из солдат! Наиболее сознательные. Их агитировать не надо. А вот сами они агитируют, и прежде всего делами. А что касается заседаний, то вопрос о работе с молодыми коммунистами на партийном бюро специально не обсуждался. Не было необходимости. На собраниях они выступают. У нас организация маленькая, на собраниях, как правило, все выступают.
Обо всем этом Савин рассказывал как-то нехотя. Так же нехотя рассказывал об этом и секретарь партбюро старшина Миронов. Николай и сам чувствовал, что его вопросы затрагивают больше формальную сторону дела, а подойти к существу не мог. Ничего не прибавила и беседа со всеми тремя молодыми коммунистами. Они односложно отвечали на вопросы, беседа их, видимо, тяготила, и Николай вскоре отпустил их.
Савин пригласил обедать. Николай отказываться не стал, хотя капитан ему не понравился. Было в отношении Савина к нему что-то снисходительно-насмешливое, может быть, даже пренебрежительное. Это и обижало Николая и в то я же время заинтересовывало, ему хотелось понять, чем вызвано такое отношение.
Капитан занимал только третью часть домика, состоящую из небольшой кухни и комнаты. Из кухни к ним вышла жена капитана — маленькая блондинка с ярко накрашенными губами. Она протянула руку Николаю, представилась:
— Нина. Проходите, обед у меня уже готов.
Стол был накрыт на троих, из чего Николай заключил, что капитан уже успел предупредить жену. Впрочем, она и не скрывала этого.
— Знаете, когда Дима сказал, что приедет корреспондент, я даже растерялась. Я ведь сама по специальности филолог, и мне о многом хочется с вами поговорить. Боюсь, что я тут от всего отстала.
И разговор сначала шел о новинках литературы, театра, кино. Николай вскоре убедился, что Савина осведомлена лучше его, откровенно в этом признался и постарался перевести разговор на другую тему, использовав удобный момент, когда Нина ушла в кухню за вторым блюдом.
— Простите, — обратился он к капитану. — Мне хочется задать вам один прямой вопрос и получить на него прямой ответ. Почему вы так сказали о Коротаеве: ему, мол, писать, а нам работать?
— Вообще-то у меня это вырвалось случайно, я бы не хотел ни одним намеком бросить тень на Коротаева. У него свое представление о жизни и о работе, у меня свое. Тут мы с ним расходимся принципиально, и я не хотел бы говорить об этом сейчас. Просто потому, что считаю непорядочным говорить за глаза. Коротаеву же мои взгляды хорошо известны. Спросите лучше у него.
— И часто вы с ним спорите?
— Бывает. Мы редко встречаемся, и, кажется, оба вполне этим довольны.
— Как я догадываюсь, тут столкновения не на какой-то личной почве.
— Нет, не на личной. И все-таки я бы не хотел говорить об этом. Не потому, что вы можете истолковать это как жалобу или мелкое недовольство. Люблю драться в открытом бою.
— Предпочитая отмалчиваться? Я предлагал вам написать.
— А я не уверен, что надо придавать этому столь большое общественное звучание.
Нина принесла второе — карпа, зажаренного в сметане.
— Вы о музыке? Дима очень любит музыку и притом только серьезную, начисто отрицая джаз и вообще всякую легкую музыку. Он ужасно старомоден. Во время отпуска мы заезжали на несколько дней в Москву, так он пошел в МХАТ смотреть «Чайку». Сколько можно? Ведь знает наизусть.
— И это говорит филолог! Ей, видите ли, нравится «Голый король». Я посмотрел и убедился только в одном, король действительно голый и никакого отношения к настоящему, большому искусству не имеет.
Разговор вернулся в прежнее русло, и Николаю пришлось заняться карпом. Он мог бы и поддержать разговор, ибо был для него достаточно подготовлен, но знал, что от него ждут чего-то большего. Сколько раз, забираясь в такие вот дальние гарнизоны, он замечал, что люди тянутся к нему как к эрудированному, знающему все тонкости литературы человеку. А он не знал этих тонкостей, потому что был не профессиональным литератором, а всего-навсего сотрудником газеты. Он не винил этих людей, не понимающих разницы между литератором и газетчиком, он всегда ставил в вину себе недостаток собственных знаний, старался пополнить их, каждый раз яростно принимался за самоусовершенствование, но через несколько дней обнаруживал, что у него на это совсем не остается времени. Недаром журналисты называют газету мясорубкой, она съедает человека целиком. Кто-то даже подсчитал, что самая короткая продолжительность жизни именно у журналистов.
Когда они, пообедав, вышли из домика, Савин спросил:
— Вы не собираетесь на позиции?
— Да нет…
— Жаль. Сейчас все на позициях. Пойдемте тогда к Лапшиным. Между прочим, жена лейтенанта Лапшина — врач. И ведь вот что обидно: врачебная практика у нее большая, а диплом пропадает. В двух соседних деревнях по штату, как и у нас, положен только фельдшер. Лапшина на общественных началах шесть дней в неделю ведет прием, а вот диплом пропадает. Пусть ей не платят, она этого и не требует, пусть не исчисляют стаж работы, по надо бы в ее трудовой книжке сделать какую-то запись, которая бы сохраняла диплом. Я писал в министерство здравоохранения, мне ответили, что таких врачей, имеющих достаточную для поддержания квалификации практику, много, но закон есть закон. Вот бы вам об этом и написать, поставить вопрос в печати и, может быть, добиться, чтобы эта категория врачей не была обижена законом. Тем более что само министерство подтверждает, что таких людей много.
— А почему бы вам самому не написать об этом в газету?
— Ну какой из меня писатель!
