моря. На полотне нет ни одного признака времени года, но понимаешь, что это не зима и не осень, а лето. Видимо, все дело в огоньке, именно он оставляет ощущение тепла. Я не очень здорово разбираюсь в живописи, но понимаю, что картина написана не просто с настроением, а очень тонко и точно. Иначе тот же огонек мог, наоборот, лишь контрастировать с лунной дорожкой, подчеркивать морозный отблеск луны.
А вот карандашный набросок. Спящий ребенок. Голова наполовину утонула в подушке. Вихор на макушке, и над ним — непослушная прядь волос. Маленький, шаловливо вздернутый носик. На припухлых губах — едва уловимая, мечтательная улыбка. Наверное, мальчишке снится что-то приятное.
И опять тот же мальчик, тоже спящий. Но лицо уже хмурое, над переносицей — упрямая складка. И рука сжата в кулачок.
— Видите, какой у меня серьезный мужик, растет, — ласково говорит Смирнов.
Я не спрашиваю, почему мальчик везде — спящий, догадываюсь, что старшина чаще всего видит его именно таким.
А вот это Гога. Орлиный нос, жесткий взгляд, гордо вскинутый подбородок. Жаль, что Смирнов не изобразил его в фуражке с дубовыми листьями. Гоге это пошло бы. Я заметил, что морская форма больше идет брюнетам. На мне она сидит так себе, а на белобрысом Гришине вообще выглядит как-то неуместно…
— А это акварель, — Смирнов отдергивает занавеску, и я вижу над его кроватью уходящую в небо ракету.
И только потом замечаю тучу, низко нависшую над морем, нос корабля, мостик и часть ангара. Мне пока еще не довелось увидеть ракетную стрельбу, но чувствую, что и тут у Смирнова все как в жизни.
— Когда это вы писали? — спрашиваю я.
— Еще в прошлом году. Мы тогда приз Главнокомандующего получили за эту стрельбу.
— Товарищ старшина, вы бы не могли подарить ее мне? Очень нужно.
— Если вам нравится, с удовольствием, — Смирнов снял с переборки акварель и протянул мне.
Как только мы вернемся в базу, я пошлю ее отцу.
Собрание вел Саблин. Капитан 2 ранга Николаев сидел сбоку от него и внимательно слушал. Изредка он переводил взгляд с Саблина на нас, и мне показалось, что он видит каждого из нас насквозь. Я вспомнил, как он проводил у нас первое занятие, мне тогда понравилась его веселость. Теперь я его узнал больше, и нравился он мне тоже больше. Но сейчас он почему-то хмурился. Иногда взгляд его уходил куда- то дальше нас, он, вероятно, думал о чем-то совсем другом.
Саблин говорил спокойно, уверенно и, как всегда, четко. Он коротко сообщил об итогах и более подробно рассказал, какие задачи нам предстоит выполнять в новом учебном году.
— У кого есть вопросы?
— А увольнять сегодня будут? — спросил из угла Голованов.
Саблин метнул в сторону Голованова гневный взгляд, хотел сказать что-то резкое, но, покосившись на командира, сдержался, ответил спокойно:
— Да, увольнение будет согласно распорядку дня. На берег пойдут те, кто это заслужил.
Кажется, Голованову сегодня увольнение не светит. А у него день рождения. Если Смирнов не заступится, Голованов увольнительной не получит.
— У кого есть вопросы по существу?
— Разрешите? — опять поднялся Голованов. Видимо, он решил исправить оплошность. — Когда будут принимать экзамены на классность?
Саблин удовлетворенно кивнул и тут же ответил:
— Через две недели. У нас, товарищ командир, — он повернулся к Николаеву, — шесть человек готовы к сдаче на классность.
Больше вопросов не было, выступать тоже никто не захотел, поэтому объявили пятиминутный перекур. После перекура первым выступил Гога:
— Зачем много говорить? Старший лейтенант Саблин сказал, нам все ясно. Я обязуюсь сдать на второй класс.
— Вот это конкретное обязательство! — обрадовался Саблин и совсем повеселел. — Ну, а вы что скажете, Ермолин?
— А я как все, товарищ старший лейтенант.
— Кто желает высказаться?
Желающих больше не нашлось.
Саблин был доволен и, попросив у командира разрешение, быстро закрыл собрание. Николаев ушел мрачным. Мне кажется, он обо всем догадывается.
Голованова все-таки не пустили в город.
— Ничего, Сева, не отчаивайся, — утешал его Игорь. — Самое главное в жизни — не терять чувства юмора и аппетита.
— Понимаешь, она же ждет!
— Пусть подождет, крепче любить будет. Как поется в одной песне: «Папа создан, чтобы плавать, мама — чтобы ждать».
— Тебе, ветрогону, что. Библиотека под боком.
Сева намекает на последнее увлечение Игоря — библиотекаршу матросского клуба Ингу Власову.
— А что я могу с собой поделать? — невинно спрашивает Игорь. — Так уж, видно, я устроен, любовь во мне долго не держится. Вот Костя — однолюб. Да и Антон у него девочка что надо. Это, я вам доложу, не какая-нибудь конфеточка-леденец, а шоколад с начинкой.
— Перестань, а то получишь, — серьезно предупредил я.
— Ладно, не буду. Косте просто повезло. И что она в нем нашла? Нос картошкой, губы толстые, совсем неинтеллигентная рожа. И ростом ниже меня. И этого балбеса она любит!
— Ты и в самом деле получишь!
— Ладно, не буду. Этот изверг действительно может отлупить. Дикарь! Только на свою грубую силу и надеется.
— А бабы — они силу и любят, — философски заметил Ермолин. — Ну, а как у тебя с той, с калининградской?
— Видишь ли, я не воспринимаю любви на большом расстоянии. Радиус действия женских чар — вещь весьма относительная. Я подхожу к этому делу практически.
— Цинически, — угрюмо заметил Голованов, равнодушно слушавший Игоря.
— Может быть, и так, — согласился Игорь. — «Однова живем», как говорили нижегородские купцы. Хочешь, Сева, я тебя познакомлю с Ингиной подругой? Работает тут же, в гавани.
— А, пошел ты знаешь куда!
— Севочка, ты гений! Я знаю, куда идти. Уан моумент.
Игорь исчез. Что он задумал? Неужели пошел ходатайствовать за Севку к старпому или к командиру? Саблин ему этого не простит.
Нас в кубрике осталось трое. Ермолин дневалил, я использовал свою очередь увольняться в прошлый раз, а Голованов… Голованов… плакал. Для меня это было так неожиданно, что я не знал, что ему сказать. Севка Голованов, самый начитанный среди нас, умница, человек, разбирающийся в теории относительности и в живописи, готовый ответить на любой вопрос почти из любой отрасли знаний, человек, удостоившийся клички Аристотель, — и вдруг плачет.
— Перестань! Что ты — баба?! — кричит на него Ермолин.
Но Голованов плачет. Из-под его век выкатываются одна за другой крупные слезины, он ловит их длинным и тонким языком или вытирает кулаком. Вытирает неумело, может быть, он вообще плачет первый раз за многие годы. А я вот уже и не помню, когда плакал последний раз.
Игорь медленно спускается по трапу, напевая:
