того, что осталось: мы стеснялись смотреть друг на друга, хотя учились уже в восьмом классе и догадывались, что детей находят не в капусте. Лишь выйдя на улицу, я отважился взять Анютку под руку.
Сыпал мелкий дождь со снежной крупой, все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы не ступить в лужу, и мы молчали. Но вот я левой ногой за что-то зацепился, подметка отстала и начала загребать грязь и воду, выбрасывая впереди нас фонтанчики и при этом хлюпая так, будто хватала своими резиновыми губами горячую лапшу. Потом стала уж совсем неприлично чавкать. Чтобы Анютка ничего не заметила, я заговорил. Чего только я не молол!
Наверное, я увлекся и перестал следить за поведением подметки: громко всхлипнув, она выбросила такую длинную струю, что нас обоих забрызгало. Как назло, в этот момент мы оказались под уличным фонарем, и Анютка сразу все увидела.
— Сумасшедший, ты же простудишься! И как это я, дурочка, сразу не заметила.
Она не спросила, почему я в тапочках на резиновом ходу, видимо, догадалась, что обуться мне больше не во что. Как я ни сопротивлялся, она втолкнула меня в свою квартиру, заставила разуться, провела в кухню и стала растирать ноги шерстяным носком своего младшего брата Юрки, спавшего тут же, в кухне.
Какое это было блаженство! Нет, не только потому, что я чувствовал, как по мне растекается тепло. Анюткино лицо было совсем рядом, мне опять хотелось потрогать ямочки на ее щеках, отбросить падающую на глаза мокрую прядь ее светло-каштановых волос и поцеловать в губы.
Я впервые видел ее так близко, и вся она казалась мне настолько совершенной, что не только моему воображению, а и природе просто нечего было прибавить, чтобы не сделать хуже. Особенно необыкновенными были ее руки — нежные и добрые. Я вдруг понял, как необходима и приятна человеку мягкость женских рук, как хорошо иметь свой дом, семью, понял, почему люди женятся. Я готов был жениться сию же минуту, и если не сделал предложения, то лишь потому, что знал: нас не распишут, поскольку нам и шестнадцати нет.
Этот вечер мне запомнился на всю жизнь в мельчайших деталях, запомнилось все, кроме содержания трофейного фильма.
Но пути кинопроката поистине неисповедимы. Прошло восемнадцать лет, а я опять вижу на дергающемся экране белокурую красавицу и пожилого лысеющего миллионера. Эту ленту корабельный киномеханик выменял на рыбацком сейнере за фильм «Свинарка и пастух», который у нас за последние два года показывали шесть раз, не считая сеанса в кают-компании, когда ленту крутили не перемотанной, а в обратном порядке — боюсь, что невинное это развлечение скоро войдет в привычку.
Вечер выдался теплый, из душных корабельных кают и кубриков всех потянуло на воздух, и я разрешил показывать фильм на верхней палубе. Экран повесили на консоль пусковой ракетной установки, те, кто уже видел фильм, разместились по другую сторону экрана, оттуда им смотреть интереснее, да и располагались они там вольготнее. Собрались, наверное, все свободные от вахт и нарядов, потому что фильм хотя и старый, но зарубежный, а флотская кинобаза не часто балует корабли «закордонной» кинопродукцией.
Цикадой стрекочет кинопроектор «Украина», на экране полуобнаженная красавица демонстрирует округлости своего роскошного тела. В самый ответственный момент в конус протянувшегося от проектора к экрану света влезает разыскивающий кого-то дежурный боцман старшина второй статьи Пахомов, его силуэт приближается к красавице, и кто-то из передних рядов советует:
— Боцман, обними ее.
— И поцелуй в сахарные уста, — доносится из-за экрана.
Матросы дружно загоготали, заметно, что картину эту всерьез принимают немногие, и сидящий рядом со мной заместитель по политической части капитан 3 ранга Протасов начинает ерзать на раскладном стуле. А реплики сыплются одна за другой, больше всего комментаторов по ту сторону экрана, они состязаются в остроумии с сидящими по эту сторону, и все это больше похоже не на просмотр фильма, а на перетягивание каната.
Однако все разом умолкли, когда над головами проскрипел железный голос корабельной трансляции:
— Вновь прибывшим на корабль построиться на юте по левому борту.
Нам с замполитом надо идти принимать молодое пополнение. Пробираясь между сидящими прямо на палубе матросами, слышу за спиной:
— Салажата прибыли, значит, братцы, суши весла — скоро демобилизация.
2
На юте главный боцман мичман Сенюшкин выравнивал строй молодых матросов, прибывших из учебного отряда. Те, у кого со словом «боцман» связано представление о прокуренных усах, косой сажени в плечах, громоподобном басе, отменном наборе непечатных слов и прочих аксессуарах боцманской профессии, будут разочарованы, познакомившись с мичманом Сенюшкиным. Усов он не носит, матом не ругается, ничего устрашающего в фигуре не имеет — щупленький такой, неизменно вежливый, голос повышает редко, вид у него вполне интеллигентный.
Увидев нас с Протасовым, мичман Сенюшкин принимает положение «смирно», набирает полную грудь воздуха, изо всех сил старается придать своему голосу командирскую басовитость и зычность, но извергает лишь тонкий, петушиный крик:
— …и-ирьна!
Подбегает на положенную дистанцию и уже обычным своим голосом рапортует:
— Товарищ командир! Пополнение в составе восьмидесяти четырех человек построено.
Я дохожу до середины строя, поворачиваюсь и здороваюсь:
— Здравствуйте, товарищи матросы!
Дружно набирают воздух и гаркают:
— Здравия желаем, товарищ капитан второго ранга! — Эхо гулко проносится над гаванью, слышно, как всплескивает вода — взлетают испуганные чайки.
— Вольно!
Строй облегченно вздыхает, и, расслабившись, матросы выжидательно смотрят на меня. Я иду вдоль строя, вглядываюсь в лица, стараясь запомнить их. Пока новенькое обмундирование не обмялось у новобранцев по плечам, их еще нетрудно отличить от бывалых матросов, а когда они наденут робы, можно и перепутать. И бывает, что заметишь с мостика непорядок, отчитаешь такого матроса, а он и не виноват, потому что еще не знает, как и что нужно делать. А вообще командир должен знать своих подчиненных в лицо, даже если их на корабле несколько сотен.
Похоже, что в учебном отряде их приучили к порядку: чистенькие, брюки и форменки отутюжены так, что о стрелки палец порежешь, все аккуратно подстрижены, побриты. Только вон у того, чернявого, бескозырка блином, перешита не по-уставному, видать, пижон. Ничего, боцман потом популярно объяснит ему, что к чему, а сейчас не стоит омрачать им настроение замечаниями.
А вот у этого в разрезе форменки видна цепочка на шее. Неужели крестик? Был на моей памяти случай, когда прислали на корабль баптиста. Протасову долго пришлось вести с ним «душеспасительные» беседы. Замполит потерпел тогда поражение, баптиста пришлось списать на берег, ибо вера запрещала ему брать в руки оружие, а у нас даже коки по тревоге расписаны на боевых постах.
— Фамилия?
— Матрос Егоров. — Отвечает бойко, смотрит в глаза прямо, как говорят, «ест глазами начальство».
— Что у вас там на цепочке, товарищ Егоров? Крестик?
— Никак нет.
— А что же все-таки? Может, покажете?
