тлеющие угольки догоравшего рождественского полена так, чтобы огонь еще раз метнулся по каменной решетке камина.
Давно минула полночь, и все же Линдсей чувствовал себя взволнованным – не утомленным. Мысли лихорадочно роились в голове, заставляя снова и снова проигрывать в голове каждую деталь его разговора с Анаис.
Линдсей не ожидал, что будет прощен. Но он не ожидал и того, что будет забыт.
«Боже праведный!» – роптал он, неуклюже плюхаясь в кресло перед камином. Что, черт возьми, он должен был сделать? Какую стратегию должен был выбрать, если женщина, которую он хотел, – женщина, которую он любил, – утверждала, что больше его не любит?
Она могла больше не любить его, в ярости думал Линдсей, но она, безусловно, страстно желала его. Линдсей видел чувственную жажду в глазах Анаис, ощущал ее желание, разгоравшееся между их напряженными от возбуждения телами. Она помнила его, помнила прикосновения его рук, помнила, как он вел ее от оргазма к оргазму. Она не могла отрицать это.
Анаис подавляла это безрассудное желание. Все это чувственное томление, вся эта мощная жажда страсти были надежно заперты под ее внушительной выдержкой – самообладанием, за которое она всегда так держалась, за исключением разве что той единственной невероятной ночи в конюшне.
И как, черт возьми, Линдсею стоило действовать, чтобы вернуть ее? Анаис никогда не была слабовольной. Никогда не знала, каково это – быть преследуемой и искушаемой демонами. Она никогда не смогла бы понять причин, по которым Линдсей нашел утешение в опиуме.
Черт возьми, в какое же ужасное заблуждение ввел ее Броутон! Он, Линдсей, не был пропащим наркоманом, проводящим дни и ночи в ветхом притоне, затерянном где-то в конце грязного переулка. Дьявол, он начал баловаться опиумом в Кембридже только потому, что искал способ охладить свою неистовую страсть к ней! Даже тогда, в университете, Линдсей ощущал физическую потребность в Анаис, но она была в ту пору еще слишком юной, чтобы доставлять ему чувственное удовольствие. Линдсей прибегал к помощи опиума, чтобы мечтать о ней, чтобы видеть ее, вступал в связь с другими женщинами. Никакой вины за это он не чувствовал. Опиум заглушал любые угрызения совести. В затуманенном сознании Линдсей чувствовал себя так, словно по-прежнему верен Анаис, – это ее лицо он видел над собой, ее имя произносил в страстной горячке, переживая оргазм.
Тогда все казалось таким простым и логичным… Это Линдсей управлял опиумом, а не наоборот, несмотря на всю ту ложь, которую с такой готовностью бросился изрыгать Анаис Броутон. Но как Линдсей мог убедить любимую в своей правоте, когда она так верила этому Гарретту! Что ж, его друг был более достоин доверия, чем сам Линдсей. В конце концов, это ведь не Броутон разрушил ее веру – как же Анаис могла думать иначе? Она воочию видела воздействие гашиша, была свидетельницей того, как Линдсей в наркотическом беспамятстве наслаждался ласками ее подруги. Черт возьми, как же он должен был стереть все эти воспоминания, чтобы Анаис могла снова полагаться на него, верить в него?
А каков оказался Броутон? Для чего он рассказал Анаис о пристрастии Линдсея к опиуму? Чтобы еще больше дискредитировать его? Нет, Броутон никогда не был мстительным типом, но, чтоб ему провалиться, Линдсей начинал думать иначе. Мучительные приступы подозрения и ревности омрачали его сознание. Линдсей не смел допустить и мысли о том, что один из лучших друзей увел у него Анаис. Линдсей не мог в это поверить, не мог представить Анаис лежавшей в объятиях Броутона.
Дверь вдруг отворилась, и луч желтого света скользнул по ковру, сопровождаясь звуком мягких, еле слышных шагов.
– О! – пронзительно закричал женский голос. – Вы напугали меня до смерти!
Подняв глаза от камина, Линдсей увидел перед собой миниатюрную блондинку с огромными голубыми глазами, округлившимися, как блюдца.
– Простите меня, леди Энн, мне следовало известить о своем присутствии.
С губ Энн слетел приглушенный судорожный вздох, и Линдсей заметил, как подсвечник, который она держала в руке, боязливо задрожал.
– Да, вам следовало это сделать, – колко заметила Энн.
– Я думал, что все домочадцы давно улеглись. Не ожидал, что меня кто-то здесь обнаружит.
– Я зашла сюда за книгой. Думала, что вы уже отправились спать.
– Это было бы совершенно напрасной тратой времени. Я бы только ворочался, метался по кровати и ругался все эти часы, не в силах заснуть.
– Хм… – пробормотала Энн и повернулась, чтобы внимательно изучить содержимое книжного шкафа.
Она подняла свечу выше, читая названия на золоченых корешках. Линдсей обратил внимание, как поблескивают прядки в копне волос Энн – бледно-желтые, а не золотистые, как у Анаис. А еще он заметил, что легкая, воздушная красота Энн и ее грациозная, изящная фигурка не заставляют его кровь кипеть от страстного волнения – в отличие от чувственных форм Анаис, неизменно будораживших все внутри и заставлявших его мужское естество возбужденно пульсировать.
Анаис обладала таким соблазнительным телом, что мужчина мог провести много часов, исследуя и смакуя его, – оно было олицетворением мягкой теплоты, дарившей мужчине ощущение комфорта, заставлявшей чувствовать себя любимым. Откровенно говоря, Анаис была воплощением его идеала столько, сколько он себя помнил.
– Какие-нибудь предложения? – спросила Энн через плечо. – Здесь так много книг, что я не знаю, с чего лучше начать.
– А что вам по душе? – Линдсею показалось, что лицо Энн зарделось, но она поспешила отвернуться и сосредоточилась на том, чтобы выбрать книгу.
– Я предпочитаю романы.
– С сюжетами о любви? – поддразнил он.
– Возможно. Я, в конце концов, женщина. А что делает женщина, как не мечтает о любви?
– Женщина? – переспросил Линдсей, с наслаждением продолжая поддевать Энн. – Вам ведь всего тринадцать лет, правда?
Она снова обернулась через плечо и стрельнула в него уничтожающим взглядом:
– Мне уже пятнадцать, милорд.
– Неужели? – пробормотал Линдсей, внимательно изучая Энн, которая встала на цыпочки, чтобы дотянуться до книги. – Когда я уезжал в Кембридж, вы были сущим ребенком.
– Ненавижу, когда меня считают ребенком! – резко бросила она. – Все вокруг забывают, что это давно не так.
– Мои извинения. Вы все еще наслаждаетесь теми готическими сказками о туманных ночах и таинственных вампирах, блуждающих по Карпатам?
Энн обернулась, ее глаза загорелись живым интересом и волнением.
– Это – мои любимые!
– Через два тома справа. Книга с зеленым корешком, – показал Линдсей, когда ее пальцы с почтением коснулись каждого тома. – Думаю, вам это понравится. Достоверно знаю, что мрачный и задумчивый отрицательный герой этого произведения был списан с лорда Байрона.
Энн вытянула книгу с полки и обернулась к Линдсею, прижимая том к груди и расплываясь в улыбке.
– Благодарю вас, милорд. Обожаю мрачных и задумчивых героев!
Он рассмеялся в ответ:
– Тогда приятного чтения, Энн!
Девушка проскользнула было мимо него, но вдруг остановилась. Линдсей поднял глаза на Энн и увидел, что она внимательно рассматривает его, с выражением лица, которое можно назвать насмешливым.
– Почему вы не присоединились к нам в танцевальном зале? – спросила Энн. – Это ведь первый день Рождества, а вы провели весь праздник в одиночестве.
– Я не ощущаю особого веселья, – ответил Линдсей, пожав плечами.
Сказать по правде, он провел остаток вечера в своем тайном убежище, куря опиум после разговора с Анаис. Линдсей не хотел ни чувствовать боль ее отказа, ни принимать действительность, мириться с тем,
