– Да.
– Тогда возьми меня, черт возьми! Возьми все, что я тебе предлагаю.
Анаис прельщала возможность рискнуть всем, с головой броситься в это чувственное безумие. Ее тело все еще трепетало от прикосновений Линдсея. Она понимала, что никогда не сможет испытать столь же безрассудную страсть и блаженство с другим мужчиной.
– Возьми все, что хочешь, Анаис.
– Возможно, то, чего мы хотим, – совсем не то, что будет для нас лучше.
– Ты говоришь об опиуме, не так ли? Ты боишься, что я – такой же, как мой отец. Но я могу остановиться. Я остановился бы ради тебя.
Анаис отвела взгляд и зажмурила глаза, сдерживая слезы, хлынувшие из-под сомкнутых век.
– Я никогда не смогла бы доверять тебе. И жила бы в вечном страхе, что ты вернешься к старым привычкам. По этой причине я и не могу быть с тобой, Линдсей. Ты – не то, что мне нужно для жизни.
Это была чистая правда, и все же Анаис по-прежнему скрывала от Линдсея самое важное – настоящую причину, по которой не могла быть с ним, свою сокровенную тайну. Какой же бессовестной лгуньей она была: заставляла любимого чувствовать, что они никогда не смогут быть вместе исключительно по его вине!
– Ты не можешь вот так просто отбросить то, что нас связывает. Я тебе не позволю…
– Для нас двоих будет лучше, если мы забудем об этом.
– Я не забуду! – Линдсей схватил ее за запястье. – Мне плевать, что значит для тебя Броутон. Мне все равно, какую роль он играл в твоей жизни все эти месяцы. Если бы ты действительно ненавидела меня, если бы тебе был глубоко отвратителен мой вид, я избавил бы тебя от своего присутствия. Но это не так. И именно поэтому я продолжу тебя преследовать. Ты не любишь Броутона, я знаю, что ты его не любишь!
– Нет, не люблю, – прошептала Анаис, опустив взгляд на свои руки, которые не могла видеть в темноте. – Я и в самом деле не люблю его. Но я ему многим обязана.
Карета притормозила, и сапоги кучера захрустели по гравию. Дверца экипажа открылась, впуская внутрь теплый золотистый свет, струящийся из окон зала приемов. Впервые за все время поездки Анаис увидела, что Линдсей сидит напротив, охваченный яростью – и все же безмерно привлекательный. Ее взгляд скользнул по его брюкам, и она невольно подумала о том, чем занималась не далее как пять минут назад.
Проследив за направлением взора Анаис, Линдсей дернулся вперед и горячо зашептал ей на ухо, воспользовавшись тем, что кучер предусмотрительно отвел от них глаза:
– Ты – женщина, которая заслуживает того, чтобы за нее боролись, Анаис. Я буду за тебя бороться. Не сомневайся в этом никогда. Я докажу, что могу быть достойным тебя. Ты – ангел среди всех женщин, Анаис. Мой ангел.
– Нет, это не так. – Анаис взглянула Линдсею в глаза со всей честностью, которую не показывала с момента его возвращения домой. – Я – не ангел. Я согрешила, и мне придется с этим жить. Мы оба причинили друг другу боль. И мы, несомненно, еще заставим друг друга страдать. Пусть это закончится, Линдсей, пожалуйста…
– Я не знаю, что произошло между тобой и Броутоном, когда я уехал, но понимаю, что сейчас это не имеет ровным счетом никакого значения. Я хочу тебя, и ты станешь моей женой. Клянусь, я всегда буду рядом, достойный твоего доверия, верный и преданный в своей любви к тебе, Анаис! Никто и ничто не сможет изменить эти чувства. Я буду навечно любящим, навечно ждущим, навечно жаждущим… навечно твоим.
– О боже! – прошептала Анаис сквозь сдерживаемые слезы. – Ты причиняешь мне боль, когда говоришь о любви. Твоя любовь – все, что я когда-либо желала, и теперь, когда она у меня есть, я не могу ее принять. Меня убивает осознание того, что у меня, возможно, могла бы быть твоя любовь. О, Линдсей, опиум, вероятно, был твоей слабостью, но ты, ты всегда был моей! Я не могу быть сильной, когда ты рядом. Я не могу… я больше не могу быть рядом с тобой!
Выкрикнув сквозь слезы последнюю фразу, она покинула карету и торопливо прошла в зал приемов, оставив Линдсея одного в экипаже.
Глава 17
Анаис уселась на скамейку перед своим туалетным столиком, потирая уставшие ноги. Никогда еще она не танцевала так много, даже во время ее первых сезонов в свете. Боже милостивый, как же болели ноги! Она громко застонала, нащупав пальцами особенно уязвимое место на стопе.
Закрыв глаза, Анаис продолжила массировать сведенные судорогой ноги. Она снова и снова прокручивала в памяти каждый танец, каждый взгляд и улыбку. И вдруг откуда-то из закоулков сознания вынырнул и ярко высветился образ Линдсея, стоявшего в одиночестве в темном углу и наблюдавшего за ее танцами с Уоллингфордом и Гарреттом.
Боже, как Анаис хотелось, чтобы Линдсей пригласил ее на танец! Но он этого не сделал. По правде говоря, он никогда не танцевал, и сегодняшний вечер не стал исключением.
– Только взгляни на беднягу Реберна, как он стоит там, маринуясь в своем собственном кислом характере, – пробормотал Уоллингфорд, кружа Анаис в вальсе. – Готов поспорить на все свое состояние, хотел бы он сейчас уметь передвигаться по танцевальному пар кету!
Линдсей не выносил танцев. И эта его нелюбовь была известна всем точно так же, как и то, что неуемный гуляка и неразборчивый в связях распутник Уоллингфорд от души наслаждался балами. Он никогда не отсиживался в сторонке, когда речь шла о танцах. Знали все и о том, что обычно Уоллингфорд удостаивал своей руки по меньшей мере одну из неприметных дам, оставшихся на балу без кавалеров, предпочитая ей многочисленных красоток, которые буквально висли на нем, не давая прохода.
– Знаешь, когда мы вчетвером брали уроки танцев, Реберн потом сильно мутузил меня в конюшне твоего отца! – смеялся Уоллингфорд. – У человека может быть прискорбное чувство ритма, но при этом он фантастически четко работает кулаками! Он приходил в ярость всякий раз, когда я танцевал с тобой тот деревенский контрданс, роджер. Никогда не мог этого понять. Но как-то, во время особенно жестокого нападения на мою скромную персону, он признался: злится так потому, что это самый долгий танец из всех. Роджер длится примерно полчаса – и я монополизирую тебя на большую часть урока, заставляя его сидеть в уголке и мучительно наблюдать за тем, как танцую с тобой.
Услышав это, Анаис отыскала глазами Линдсея, и их взгляды, метнувшись с разных концов танцевального зала, столкнулись. И тут же воспоминания о недавней поездке в карете безудержно замелькали в ее сознании. Сердце Анаис затрепетало, как пойманная в стеклянную аптекарскую склянку бабочка, крылья которой напрасно трепещут в ловушке.
Тихий щелчок двери, соединяющей спальню с гостиной, прервал ее раздумья. Открыв глаза, Анаис увидела Линдсея, прислонившегося к деревянному косяку. Его рубашка была расстегнута до талии, его волосы спутались, а слабая тень его щетины обрамляла подбородок, заставляя тот казаться более резким и сильным.
– Ты поставила меня на колени, Анаис, – снова. Я поглощен тобой.
Она ничего не ответила, боясь, что слова выдадут ее с головой. Но губы, дрожащие и увлажненные, были готовы ее предать.
Линдсей прошел в глубь комнаты и остановился перед Анаис.
– Я буду навечно ждущим… навечно жаждущим… – тихо произнес он у ее виска, повторяя слова, которые говорил в карете. – Навечно любящим.
Ни один мужчина не обладал даром соблазнять ее так, как Линдсей. Ни один мужчина не заставлял ее с такой страстью желать запретного, как Линдсей. Анаис боялась, что для нее все всегда будет возвращаться только к Линдсею. Она устала отрицать это. Устала отвергать свои желания.
– Ты никогда прежде не уступала своим слабостям, мой ангел?
Анаис опустила ресницы. Да, она уступила, сдалась. Он просто не знал об этом.
– Я был слаб той ночью. Эта слабость не имела ничего общего с сексом или с Ребеккой. Я был слаб в своей потребности находиться рядом с тобой. Я по доброй воле баловался опиумными ароматическими палочками. Я позволил себе употребить гашиш. Моей слабостью был опиум, не Ребекка. Надеюсь, ты понимаешь это.
