– Разве ты не хочешь узнать, что я обнаружил?
Линдсей мог обнаружить множество вещей. Слишком много вещей, которые она не могла объяснить, – вещей, которые так боялась рассказать ему.
– Я обнаружил коттедж, отделанный в самом шикарном из всех возможных стилей. Уединенный домик, слишком роскошный для того, чтобы соответствовать запросам привратника. Нет, я бы сказал, что он отвечает требованиям любовницы. Возможно, это даже что-то вроде того любовного гнездышка, где твой отец развлекается с Ребеккой. Интерьер типично женский, изысканный, просто воплощение элегантности! Мягкие тона. Серовато-зеленые, золотистые, кремовые… – Линдсей обернулся и впился в нее взглядом. – Это твои любимые тона, Анаис. Твой тип элегантности.
Она покачала головой, отрицая его слова, но зеленые глаза сурово сузились.
– Не стоит.
Голос Линдсея напомнил Анаис звук свистящего в воздухе кнута, и она вздрогнула от холодности этого тона. Никогда, ни разу за все эти годы Анаис даже не догадывалась о том, что Линдсей может так кипеть от ярости.
– В доме все пахло тобой, Анаис. Оказавшись внутри, я смог уловить запах полевых цветов и женщины – твой аромат.
Анаис попятилась под гневным взглядом Линдсея, не способная ни на что, кроме как еле слышно шевелить губами, опровергая его слова. Впрочем, она знала, что это было бесполезно.
– В этом доме находились двое – мужчина, которого я когда-то считал другом, и женщина, которую называл возлюбленной. А еще я нашел там книгу.
Колени Анаис подогнулись, и она опустилась на стул. Что именно он нашел? Какую из ее лживых историй раскрыл?
– Правильное и неправильное, черное и белое, добро и зло, – зашептал Линдсей, медленно извлекая из кармана пиджака книгу в коричневой кожаной обложке. – Никаких оттенков серого. Никаких ошибок. Никаких слабостей. Только прекрасный, совершенный ангел.
– Никому не позволено…
– Но тебе позволено все, не так ли? Ты сделала все, чтобы заставить меня поверить – заставить меня возжелать эту прекрасную душу. И я верил, верил, что ты – ангел! Я верил в твое совершенство.
Линдсей засмеялся, и горечь, сорвавшаяся с его губ, мучительно проползла по коже Анаис.
– Это было единственное, во что я верил. Я обнажил перед тобой свою душу, вывернул ее наизнанку. Я признался тебе в своей слабости, сложив все страхи к твоим ногам, моля о твоем прощении и понимании! Теперь все это внушает мне лишь отвращение, потому что ты с удовольствием приняла все это – съела и даже не подавилась! Ты допустила это, ты подтолкнула меня к этому – ты, – пробормотал он, вдруг вскинувшись на нее, – ты, которая разыгрывала передо мной невинного ангела, а сама изменяла мне с моим же другом!
Анаис резко запрокинула голову назад, словно Линдсей ударил ее.
– Вот так, Анаис, – мрачно произнес он, приподнимая книгу так, чтобы позолоченные уголки бумаги мерцали при ярком свете. – Я прочитал это. Все, до последней строчки.
– Ты не имел ни малейшего права! – Слова застряли в ее горле, когда Линдсей бросил книгу в камин. Огонь тут же принялся с жадностью пожирать бумагу, выбрасывая вверх струи черного дыма вместе с признаниями Анаис. Линдсей уставился на огонь. – Не знаю, почему я так удивлен тем, что ты написала. Ты ведь всю прошлую неделю пыталась сказать мне, что все кончено. Ты пробовала донести до меня это, даже когда мы лежали с тобой в постели, но я, слепой дурак, не видел ничего, кроме своей страсти, своей любви – преданной любви, в которой ни разу не усомнился. Любви, которой не суждено умереть никогда, – именно так я думал. Я не хотел видеть правду. Но я знаю ее теперь.
Анаис силилась хоть что-то объяснить, но мысли путались в голове, не давая произнести ни слова. Ее сознание отчаянно металось, анализировало, работало, пытаясь расшифровать, какой же именно из всех ее лживых поступков разгадал Линдсей.
– Если бы я не предал твое доверие, если бы не баловался опиумом до того, как собирался к тебе на свидание, мы не оказались бы в такой ситуации. Я чуть ли не сам толкнул тебя в объятия Броутона, не так ли? И едва ли могу обвинять тебя в этом. Сколько бы я ни хотел сделать это, в какой бы ярости ни был из-за того, что ты предпочла другого, я не могу осуждать тебя. Я приму всю вину за это на себя, Анаис. Опиум встал между нами. Это – мой порок. Я признаю это. Теперь пришло время и тебе признаться в своих пороках.
Линдсей направился к ней, в его глазах ясно читалась суровая решимость. Он схватил Анаис за запястье и потянул со стула, заставляя подняться.
– Что ты делаешь? – прошептала она, со страхом глядя в его глаза.
– И сколько еще ты собиралась меня дурачить?
– Линдсей, не надо… пожалуйста…
Но он уже ничего не слышал, и вместо того, чтобы остановиться, развернул Анаис так, что ее руки и лицо оказались прижатыми к стене. Жестокими и проворными пальцами он стал расшнуровывать ее корсет. Потребовался один рывок, чтобы вытянуть шнур из серебристых петель и бросить его на пол. Потом Линдсей бесцеремонно ощупал талию Анаис и, найдя завязки панталон, грубо дернул вниз, обнажая ее бедра.
– Пожалуйста… – снова захныкала бедняжка, когда он потянулся к подолу сорочки и начал стягивать ее с тела.
Линдсей замер на месте, прижавшись лицом к шее Анаис, и учащенно задышал. Его била дрожь, словно он лишь сейчас осознал, что делает.
– Я схожу с ума, Анаис. Я не могу думать. Я все время вижу тебя в его объятиях, как ты любишь, ласкаешь его. Пожалуйста, прекрати эту пытку! Я заслуживаю того, чтобы все узнать, не так ли?
До шеи Анаис долетело резкое дыхание Линдсея, и он развернул ее к себе лицом. Линдсей выглядел так, будто вот-вот заплачет. В его глазах было такое опустошение, такое отчаяние… Осознание того, что именно она была причиной этих страданий, убивало Анаис.
– Разве я не достоин узнать твои тайны, Анаис?
Она покачала головой, слезы уже застилали ее глаза.
Нет, она не могла этого допустить! Линдсей мог в любое мгновение выяснить правду, она должна была предотвратить это… Но вот его пальцы коснулись задранного подола тонкой сорочки, там, где огни ламп ярко освещали воспаленные красные рубцы на ее грудях. И в этот момент Анаис поняла, что было слишком поздно. Он уже знал.
– Так вот что ты пыталась скрыть от меня! Вот почему никогда не позволяла мне видеть тебя при свете ламп – вот почему специально сделала все, чтобы прошлой ночью наша постель была погружена во тьму!
Анаис уже не возражала, когда Линдсей снова поднял подол сорочки и стянул тонкую ткань через ее голову. Он действительно имел право знать, однако как же мучительно больно было признаваться в собственных слабостях! Но Линдсей заслужил правды.
Анаис стояла перед ним обнаженная, позволяя его рукам прикасаться к своим разбухшим грудям, а его пальцам – скользить по красным, напоминающим глубокие разрезы рубцам по бокам ее груди. Линдсей взял сочные полукружия в ладони, словно оценивая их тяжесть, потом кончиком пальца провел по вене, исчезающей под розовой ареолой.
– Ты не хотела, чтобы я видел это – видел тебя.
Она понимала, что Линдсей не требовал никакого ответа. Он и так знал все, что она могла сказать. Да, она хотела скрыть свое тело – утаить от его глаз каждое, даже самое мелкое свидетельство того, что произошло.
Линдсей упал на колени, коснувшись пальцами ее округлого живота, исследовал его форму, проведя губами по растянутой коже, на поверхности которой тоже виднелись воспаленные красные рубцы.
– О боже, ты убила все, что осталось от моей души…
Анаис закрыла глаза, не в силах вынести боль, которую слышала в его голосе. Она прижалась затылком к стене, чувствуя, как слезы потоком хлынули по щекам. Она тихо плакала, боясь его вопросов, боясь своих ответов… Она была слабой. Проклятье, какой же слабой!
