только что накупившие серпантина и конфетти, не отказывали себе в удовольствии пригоршнями разбрасывать его. В магазине напротив кафе женщины горячо обсуждали костюмы, ощупывая ткани. Магазин был ярко освещен, придавая тканям новые краски.
— Какие ткани! — воскликнула Мэй. — Венецианцы знают в них толк.
Макс покачал головой и нахмурился, будто пытался прогнать смутные воспоминания.
— Я хочу купить какую-нибудь маску!
— Нет! — резко ответил Макс. — Надо жить с открытым лицом. Я боюсь маскарадов.
Немного удивившись, она, тем не менее, продолжила:
— Но согласитесь, венецианцы великолепно владеют искусством карнавала…
— Да, они особенно талантливы в устройстве праздников. До войны здесь так развлекались, как теперь им и не снится. Мою мать иногда сюда приглашали. Возвращаясь, она мне все рассказывала. Я был тогда маленьким, и у меня было ощущение, что она приезжала из волшебной сказки.
— Но все можно возобновить. Здесь или в Париже. Там теперь устраивают разнообразные праздники.
— О нет, это совсем не то — какие-то непонятные эксцентричные выходки, которые хороши для всякого художественного сброда. А здесь когда-то были невероятные празднества. Например, у маркизы Касати. Однажды она пригласила тысячу человек. Выкрасив собственными руками золотом обнаженное тело одного из своих возлюбленных, она заставила его выступить в роли греческой скульптуры на крыльце палаццо. Две сотни чернокожих изобразили сцену их убийства на ступеньках причала. После этого другой ее любовник, в смокинге, вплавь тянул ее барку через Большой канал до площади Сан-Марко, куда за ней следовала процессия приглашенных. Там их встречали в добром здравии двести чернокожих с факелами, со звонкими трубами. Были там и сокольничие, гладиаторы, держащие на поводу огромных леопардов… Нет, моя дорогая, вы не можете себе представить те времена!
— Но вы и сами их не застали, — возразила Мэй. Подумав минуту, она добавила с нежностью: — Вы ни на кого не похожи, Макс. Вы сожалеете о том времени, но, с другой стороны, сами не хотите ощутить на себе его очарование… Пожалуйста, позвольте мне купить одну из этих масок на память, только как воспоминание.
Она так ласково с ним говорила, что он уступил:
— Ну, если только на память… Но поклянитесь, что вы ее не наденете!
Мэй пообещала. Пока она бегала к продавцу масок, он заказал себе еще чашку кофе, продолжая наблюдать за ней. Она выбирала очень долго, поднимая маски к свету, сравнивая их, откладывая. Это начинало его раздражать. Какой смысл сравнивать их, если они так похожи между собой? Если бы она покупала что-то из тех странных вещиц, которыми торговал соседний продавец… Чтобы справиться со своим нетерпением, он подошел к окну, разглядывая его лоток. Там были синие и красные полумаски, украшенные перьями, и весь набор современных персонажей, навеянных кино и кубистической живописью. К этим вещам уже склонялся чей-то силуэт, рука в черной перчатке приподнимала их, остановив наконец свой выбор на трагическом и обреченном лице с вытянутыми до предела глазами, с тяжелым блеском черной краски. А над жестокой линией бровей в виде прически возвышалась модная в последнее время, голубая с золотом шашечница, образующая шлем.
С соседнего лотка Мэй подавала знаки мужу, и он тотчас вышел.
— Вот эта, Макс, как вы считаете?
Но его гораздо больше интересовала соседняя покупательница, которая тем же движением, что и Мэй, подняла маску к свету портового фонаря.
— Как хотите.
Он машинально вынул несколько монет. Рядом тоже платили.
— Вам нравится, правда? — продолжала Мэй. — Посмотрите, как сделано, ну посмотрите…
Он заставил себя взять в руки маску, кивнул, и опять обернулся. Торговец пересчитывал монеты. Покупательница удалялась. Она откинула шляпу и шла с развевающимися по ветру волосами.
— Это невозможно, — вслух подумал Макс. — Она меня ненавидит, она меня преследует.
— Кто? О ком вы говорите? — недоумевая, спросила Мэй.
Он не ответил ей и потом весь вечер был в плохом настроении.
К счастью, на следующий день они уезжали. Макс заказал гондолу, чтобы добраться до вокзала, но она опаздывала, и он нервничал. Мэй стояла у окна, разглядывая лагуну сквозь готическую розу. Казалось, что на ее ресницах дрожат слезы. Он вышел на лестничную площадку, высматривая в гостиничном холле, не появился ли гондольер. Впрочем, со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось: репортеры, развалившиеся в креслах, были все в том же ожидании. Он вернулся в комнату.
— Как странно, — вдруг сказала Мэй.
Он подумал, что она говорит о гондоле:
— У этих итальянцев нет чувства времени. Если он не появится через пять минут…
— Нет, Макс, я говорю не о гондоле. Идите посмотрите сами.
Он бросил рассеянный взгляд за окно:
— Ну и что?
— Да посмотрите же лучше, видите? Порт почти пуст, а вон яхта, которая только что причалила. Яхта в это время года!
Макс подошел к окну. Большое белое судно стало на якорь у подножия «Даниели», а рядом с ним он заметил спешащего гондольера.
— А вот и наш человек. Поторопимся, дорогая. Нам нельзя больше терять ни минуты.
Они не успели выйти, как необычный шум поднялся в холле. Мэй наклонилась, глядя сквозь решетку:
— Похоже, репортеры оживились.
Макс подошел к жене. Люди, находившиеся в салоне, толкаясь, сновали между выходом из отеля и лестницей.
— Уж не нас ли они ждут! — пошутила Мэй.
Макс не поддержал ее веселости:
— Мы не можем опоздать на поезд из-за подобных глупостей! Идем. Вызовем лифт.
— Мне бы так хотелось в последний раз спуститься по этой лестнице!
— Идите, если вам так нравится. Но поторопитесь.
— Я приду раньше вас, — бросила она игриво.
Макс не расслышал. Он был уже в лифте — узкой, покрытой позолотой кабине. Спустившись всего на один этаж, лифт остановился. Макс сдержал ругательство. В кабину медленно вошла женщина — сначала он почувствовал только запах духов, а потом поднял голову. Ее осанка, глаза, особенно ее волосы, такие светлые, такие шелковые, — это была она, Лили, на этот раз с головы до ног одетая в белое — атлас, соболь и креп. Шея, уши и руки в перчатках сверкали от бриллиантов, а на руках сидел черный кот. Это была она — и не она. Это была и та, другая, забытая, оставшаяся в прошлом. И когда они встретились взглядами, ему показалось, что он прочел там жажду мщения, желание победы, разрушения, как на той жестокой маске, которую, она купила. Она уже не была видением, призраком — она стояла рядом, и он ловил запах ее духов, ее дыхание рядом со своим лицом. Она была здесь, но кем она была на самом деле, что она искала?
Он сразу вспомнил Лонг-Айленд, пляж с деревьями, выходящими к морю, Стива, который его тогда успокоил. Стив, где он сейчас? Приедет ли он, как обещал?
Он не заметил, как лифт спустился, не видел, как она вышла. Он не мог пошевелиться, пока Мэй не появилась перед ним.
— Лили Шарми, — выдохнула она, — я ее видела, с ее котом! Она ехала в лифте вместе с вами? Она действительно очень красива, гораздо лучше, чем на фотографиях! Она жила здесь, рядом с нами…
Макс не двигался, глядя на нее пустым взором. Она решила, что он не понял:
— Да, Лили Шарми, кинозвезда, которая собирается выйти замуж за Фатми-пашу, египетского принца! Это он только что пришвартовался на яхте…
Мэй внезапно замолчала. Макс был мертвенно-бледен, его била дрожь.
Теперь уже ей пришлось его торопить. Он успокоился только на вокзале, когда они устроились в своем купе. Но в глубине души росла тревога, и, пытаясь обмануть жену, он долго разглагольствовал о той
