увольнение в клинике, взяли только необходимое и тронулись в путь.
Нас никто не встречал. Я не хотел заранее волновать мать и отца, поэтому не дал телеграмму о приезде. Так же они не знали и о смерти Софии. Я не сообщил им, потому что желал уберечь стариков хоть на время от страшного потрясения.
Мы сошли с поезда, и я пристроил Анну с ребёнком на вещах в маленьком заплёванном зале ожидания. Там было так же холодно, как и на улице, но от осеннего пронизывающего ветра грязное убежище защищало. Сам я отправился искать машину или любое другое средство передвижения, лишь бы добраться до дома в заповеднике.
На вокзальной площади не наблюдалось ни транспорта, ни людей. Быстро вечерело. Ветер гнал по небу тяжёлые рваные тучи. Сорванные с деревьев листья вились по земле яркими жёлтыми спиралями и с шуршанием бросались мне под ноги. Тревога сжимала сердце. Я уже жалел о поспешном решении перевезти семью в эту глушь.
С отцом мы не виделись восемь лет. Годы не пощадили его. Впрочем, как и люди. Отец был крут норовом. Местные, да и залётные любители бесплатной дичи ненавидели его. С ним не удавалось договориться, и его немыслимо было подкупить. Он потерял ногу после того, как угодил в медвежий капкан, поставленный браконьерами. Хорошо, сам живой остался, кровью не истёк. Да и чудо, что зверьё на запах не явилось.
Анну отец сразу принял, как родную. Нарадоваться не мог на внучку. Твердил всю дорогу до дома: «Ох, и молодец ты, Андрюшка, жена – красавица, дочка – красавица. Вот матери счастье будет!» Но, в отличие от отца, мать встретила нас очень сдержанно. Первые её расспросы были о Софии. И опять у меня язык не повернулся рассказать о смерти сестры. Я солгал, что сестра так и не разыскала меня в Москве. А что касается Марии – мы с Анной решили никогда и никому не открывать правды о рождении девочки, и кто её кровная мать.
2.
Я солгу, сказав вам, что счастья совсем не было в нашей жизни. Нет, мы были счастливы с Анной в течение двенадцати лет, вернее пока Марии не исполнилось двенадцать. Она росла, не доставляя нам особых проблем – спокойным, вдумчивым ребёнком. Конечно, в её поведении присутствовали некоторые особенности. Иногда Мария не договаривала слово или во время игры замирала и могла часами сидеть без движения, с остекленевшими, широко открытыми глазами.
Когда это произошло впервые, мы с Анной страшно испугались. Все попытки вывести девочку из состояния ступора оставались без успеха. Её зрачки не реагировали на свет. Казалось, жизнь покинула тело ребёнка, хотя все физиологические показания остались в норме – дыхание свободное, и пульс хорошего наполнения и ритма. Пока мы несколько часов пребывали в панике, Мария не проявляла малейших признаков сознания, словно большая, дышащая кукла. Но в какой-то момент она вздрогнула и удивлённо спросила: «Папочка, мы пойдём гулять? А почему уже темно?» У нас с женой отлегло от сердца. Только приступы стали повторятся. Сначала через год, полгода, а потом каждый месяц. Анна переживала. Она боялась, что последствия вынашивания ребёнка матерью в летаргическом сне рано или поздно проявят себя. А вдруг и Мария, не дай Бог, впадёт в «мнимую смерть»? Я успокаивал жену, обещал непременно отвезти ребёнка к психиатру, чтобы провели тщательное обследование девочки, но всё тянул с данным словом. Мне самому было страшно узнать правду. А вдруг Мария неизлечимо больна? Я не вынесу, если потеряю единственное, что осталось от сестры – её ребёнка. Или своего?
Мой отец души не чаял в девочке. Мать же, напротив, относилась к внучке отчуждённо. Надежда, что мы будем работать в поселковой больнице вместе, а мать присматривать за ребёнком, не сбылась. Она категорически отказалась сидеть с девочкой, бессвязно мотивируя причину. Но я быстро понял, в чём дело. Мать боялась Марии. Может это голос крови предупреждал её об опасности? Она старалась никогда не оставаться с внучкой наедине. И неистово ударилась в религию. Её комната, ранее с таким комфортом, даже шиком, обставленная, со временем превратилась в монашескую келью. Мать стала соблюдать все посты. И начала говорить всё больше и больше странных, пугающих меня и Анну, слов. Вскоре, мать даже перестала поднимать глаза на Марию. Находясь в одном помещении с внучкой, всё время сжимала в руках серебряное распятие и шептала чуть слышно молитву.
В двенадцатый День Рождения Марии мы с женой собрались в райцентр, в надежде купить большой торт, свечи, шары и бенгальские огни, чтобы вечером устроить дочери сюрприз. Посовещавшись, решили, что Мария достаточно самостоятельная, и её можно оставить дома одну, но нас неожиданно приятно удивило, что мать изъявила желание провести день вместе с внучкой.
Отец уехал ещё на рассвете. В деревнях стали происходить странные смерти домашней живности. Неизвестный зверь вырезал целые стада коз, гусей, не гнушался и курами. Люди заговорили о таинственном чудовище - вампире. Мы с Анной, помнится, ещё посмеялись над этим: « В Мексике чупакабры живут, а в наших уральских зимах тяжко безволосой твари придётся, если только в спячку впадёт в пещере тёплой». « Наверно, волчок озорничает». – Рассудил отец, и отправился на поиски по заповеднику, предупредив, что может заночевать на дальней заимке в случае необходимости. Но хоть и, шутя, вроде говорил он о не пойманном лесном разбойнике, беспокойство виделось мне в его глазах. Действительно, что-то странное было в том, как хищник резал скотину. Из туш убитых животных полностью исчезала кровь.
Вернулись мы к вечеру. В доме хоронилась тревожная тишина. Мы обошли все комнаты, поднялись в мансарду, заглянули в подвал - ни матери, ни Марии. Анна предположила, что они бродят в ближнем лесу и, вероятно, увлеклись сбором дикой малины. В тот год урожай ягоды выдался богатый. Мы ещё порадовалась, что мать одумалась, наконец, и теперь подружится с девочкой, а у нас будет время спокойно приготовить всё для поздравления и празднования Дня Рождения. Забеспокоились, когда солнце закатилось за макушки деревьев. Стараясь не думать о несчастии, мы вышли за территорию нашего угодья, стали кричать и звать Марию и мать. Только шёпот ветра и треск сучьев в лесу отвечали нам. Мне показалось, что там бродит огромное чудовище. С хриплым посвистом его дыхание, поступь тяжела, и глаза алчно сверкают на морщинистом, в сочащихся гноем язвах, рыле. А оскал зловонной пасти ужасен. Моё воспалённое воображение рисовало картины растерзанной и обескровленной дочери. Страх всё сильнее сжимал мне сердце.
На лес резко упала ночь. Словно невидимый великан укутал землю плотным покрывалом. Звёзды не спешили загораться на иссиня чёрном полотнище неба. Только тончайший серп месяца давал призрачный слабый свет. Мы с Анной вернулись в дом за фонарями, чтобы с ними затем продолжить поиски. Переступив порог, я почувствовал, что в доме кто-то есть. Я жестами показал жене оставаться внизу и сохранять тишину. А сам, стараясь не шуметь, взял кочергу от печи в кухне и крадучись начал подниматься по лестнице к спальне Марии, откуда доносился странный звук. Словно огромная кошка шипела и урчала одновременно. Я подобрался, крадучись, к входу в комнату и занёс кочергу над головой, приготовившись для удара. Резким и сильным движением ноги толкнул дверь. Она распахнулась, а я замер на пороге, держа своё незамысловатое орудие. На полу сидела Мария. Лицо её выражало абсолютное счастье. Она обнимала за шею кошака рыси, с роскошной лоснящейся шерстью. Он угрожающе шипел, глядя мне прямо в глаза, и уши его чутко подрагивали. Мне казалось, в зрачках у него пробегают огненные сполохи. «Папочка, ведь мы оставим его? Он прелесть! Пожалуйста, у меня же День Рождения?» От облегчения, что девочка жива, я был согласен на всё. Но как только я попытался подойти ближе, чтобы обнять дочь, кошак, вздыбив шерсть на холке, злобно оскалился. Вот тогда я пожалел о поспешно данном, опрометчивом обещании. Мать мы в ту ночь так и не нашли.
После появления мохнатого жильца, мы с женой больше никогда не входили в комнату дочери. Вернее будет сказать: нас не впускали. Кошак угрожающе рычал уже при подъёме по лестнице на второй этаж, и начинал бесноваться за дверью, если кто-либо пытался приблизиться к комнате Марии. Словно Цербер, охраняющий вход в преисподнюю, дикий кот сторожил дверь.
