свеженьких групп. На обкатку.
— Ну и что? — спросил я.
— Думаю, пора бы нашего Коровина в свет выводить, — сказал как отрезал Провизер.
— Да что вы, Арнольд Арнольдович! У Коровина же нота «ля» до сих пор дребезжит, — продемонстрировал автор глубокое знание предмета. — И звук «ша» как муха. Его же в «Метрополе» гардеробными номерками забросают!
— «Ля» — это неважно. И «ша» здесь тоже не причем, — рубил Провизер с плеча. — Главное в нашем деле — это вовремя в струю попасть. А эти ваши «ша», «ля»… Фигня это все. Ясно?
И воротила Провизер придвинул к себе порцию расстегайчиков «а-ля Иван Грозный» (300 целковых порция).
Впрочем, что ж это я? Все Провизер да Провизер… А когда же в рассказе снова Гена Коровин появится?
Не появится больше Гена! Не споет Коровин-кумир. Выхватил его из провинции Миша Лейман, импрессарио и москвич, каких свет не видел, увлек за собой в Белокаменную и швырнул «Метрополю» на обкатку. Ну, и опекает заодно. Правда, на первый канал Гену пока еще не протолкнул, но два раза — мельком и со спины — Коровина по НТВ уже показывали.
— Этот — пробьется! — говорят москвичи и гости столицы, проходя подземным переходом, что в районе Пушкинской площади. — Видали, какая прическа у парня? Ну, вылитый Кобзон!
— Пробьется, не сомневайтесь, — убеждает их Лейман-импрессарио, и готовит шляпу для сбора денег.
«Пробьюсь!» — шепчет Коровин и подает знак музыкантам.
— Та-ти, та-та… Та-ти, та-та… — Начинает…нет, уже не Алессандро, а совсем другой музыкант — Вовец (Смирноухов). Тут же подхватывает мелодию клавишник Влас. (Жак подался в Урюпинск на заработки). Потом вступает в дело бас-гитара хорошего парня Жорика (Эдип отныне играет лишь на свадьбах и похоронах). И вот уже рассыпается мелкой и крупной дробью Малютка Том (вместо старого доброго Слона, который вообще неизвестно где сгинул). Что, пошла музыка? Пошла, родимая, пошла!
Вот тогда-то уже и вступает в дело Коровин:
— Девочка-лапочка, где ты — не знаю я, но понимаю, что ты — далеко… — начинает он дребезжать нотой «ля» и жужжать на звуке «ша». Ритм-гитара Вовец морщится, хмурится Жорик-бас, Малютка Том начинает путаться в барабанных палочках… А что Коровин?
А что Коровину? Он — поет. Поет!
Кумир — поет, а значит, одним безработным у нас в стране — меньше.
Спички
Кто их нажег-набросал на площадке четвертого этажа, до сих пор не известно. Однако факт остается фактом: с вечера все было чисто, а утром — пожалуйста: целый совок горелых спичек нагрести можно. Ну, паразиты!
— Да кто же здесь насвинячил-то, а?
Уборщица Сима обвела тусклым взглядом четыре двери, выходившие на лестничную площадку. Двери вопрос проигнорировали.
— Спекулянты проклятые! Нажрутся с утра сервелата с сыром, а потом сорят где попало. А ты — убирай за них.
Симе стало обидно. Нет, правда: метешь, метешь, а жильцы все сорят да сорят. Здесь уборщица вспомнила свой месячный оклад, и от этого ей стало вовсе невмоготу. Подметать уже не хотелось. Сима сунула веник под мышку и пошла домой, где ее уже ждал муж Иван, с утра не выпивший, а потому и смотревший на жизнь весьма скептически.
— Распустили народ — дальше некуда, — сказал муж Иван, выслушав рассказ о спичках. — Бывало, при Леониде Ильиче стыдились пылинку на пол уронить, а нынче, того и гляди, пепельницу за шиворот вытряхнут. Кстати, ты деньги-то получила?
— Не получила.
— Так пойди ж и получи!
Что там дальше было в тот день у Симы, право, не интересно. А на четвертом этаже произошло буквально следующее.
Первым на кучку горелых спичек наткнулся журналист Вертопрахов. Он только что захлопнул дверь квартиры, дважды повернул ключ в замке, шагнул по направлению к лестнице… И сделал стойку.
— Интересно, интересно… — Вертопрахов поднял одну из спичек и задумчиво повертел ею перед глазами. — А ведь в ней что-то есть! Какая-то обреченность, что ли… сюжет… «Кто сгорел, того не подожжешь…» Новый взгляд на проблему, вот что.
Журналист ойкнул от полноты чувств и выкатился из подъезда. И назавтра про тех, «Кто сгорел…», говорил весь город.
— Распустили народ, распустили, — гнул свое муж Иван, открывая утреннюю газету. — Да разве же при Иосифе Виссарионовиче про такое бы написали? Черта с два! Сразу бы к ногтю… Ты сегодня в подъезде была?
— Была, — отвечала Сима.
— Мусор-то этот — лежит?
— Лежит.
— И пусть себе лежит. Не убирай его. Ни черта! Будут в следующий раз знать, как на спичках не экономить!
Иначе повел себя мелкий предприниматель Ляписток. Высмотрел горелые спички у себя под дверью, и тут же догадался, что это — дело рук подлеца-конкурента Шнееровича.
— Видать, хотел меня ночью поджечь, да что-то его спугнуло, — рассуждал Ляписток, прохаживаясь по своей скромной четырехкомнатной квартире. — Ну, Абраша, ну, отморозок! — И подсел к телефону.
«Стрелку» братва забила на десять ноль-ноль в кафе «Парагвай». Прождали битый час, однако в кафе Шнеерович так и не приехал.
Верные люди шепнули: отморозок сидит на чемоданах и ждет визу в Аргентину. Пока братва скидывалась на киллера, след Шнееровича затерялся где-то на границе Боливии и Перу. Тогда Ляписток взял кредит в банке и затеял крупную игру. В Перу срочно отправили «вальщика» Севу Зяблика и еще одного — для страховки. Через неделю посланцы вернулся из джунглей с победой.
Но. Где — дом номер восемь, а где — Перу? Понятно, никакой стрельбы в джунглях жильцы с четвертого этажа не слышали. А вот внимание на кучку обгоревших спичек третий жилец — участковый товарищ Рябчиков, конечно же, обратил. И даже поделился ценной оперативной информацией на утреннем разводе со своим непосредственным начальником — капитаном Скарабеевым.
— Часы швейцарские, фирмы «Павел Буре», тебе в той куче случайно не попадались? — тут же спросил капитан. — Нет? А жаль! Мог бы и благодарность получить. — И пояснил: — На той неделе часы из музея сперли, штучной работы. Цены им нет! Так что ищи, Рябчиков, ищи. Здесь кражей в особо крупных размерах пахнет.
Рябчиков пошел на запах — и вышел на несовершеннолетнего Вадика Б. Тот сидел во дворе на скамейке и баловался спичками. Почти пустой коробок Рябчиков у подозреваемого изъял, а вот «Павел Буре» как сквозь землю провалился.
— И ничего удивительного. Распустили мы молодежь, распустили, — говорил муж Иван, выковыривая из пепельницы окурок. — Да разве ж при Феликсе Эдмундовиче часы из музеев пропадали? Да ни фига! Весь город бы перетрясли, а жулика изловили. И часы бы откопали, и другое прочее… немецкое пальто, например. На меху. Да, кстати, что там, в подъезде? Убрали?
— Не убрали.
Муж Иван заложил окурок в щель между зубов, прикурил и с досадой швырнул горелую спичку под ноги. Сима поморщилась, но ничего не сказала. Тем день и закончился.
