— Что, ваше благородие: бабу пьяную привезли? — спросил городовой, разглядывая закоченевшую спутницу Фаберовского. — Где вам только такая фря попалась? С лета, что ли, под снегом завалялась где? У нас такие только из дачниц в сезон бывают.
— Йолоп, то же ваша приставша!
— И вправду! Принесла же нелегкая! — ойкнул городовой. — Что сейчас будет! Складите ее на лавку, вашбродие, сейчас отогреется, и мы ее приставу наверх отведем.
— Вот тут подарочки она еще с собою везла, — сказал поляк, положив на лавку рядом с дрожавшей Ольгой Иосифовной коробки, и поспешил удалиться.
Артемий Иванович отложил в сторону перо и посыпал написанное песочком. К бразильцу никто не ходил, и у Владимирова появилось время приступить к давно вынашиваемой в голове эпической «Исповеди дезинфектора». Жизнь на площадке у квартиры академика Кобелевского быстро налаживалась, и сени за стеклом все больше походили на кабинет. К ломберному столу добавились пульт для письменных занятий, отличные английские перья, чернила, десть отменной бумаги, а также большой медный самовар для стимуляции творчества с пухлой белокурой немкой Луизой Ивановной впридачу — она служила прислугой у академика, и ей было поручено обеспечивать Артемия Ивановича кипятком, а также развлекать разговорами.
— А вы замужем? — спросил у нее Артемий Иванович, ссыпая с листа песок в горшок с аспидистрой.
— Нет. Ко мне фосемь лет сватался очень хороший челофек с очень большим достатком, фладелец столярной мастерской герр Карл Шульц.
— И что же случилось? — Артемий Иванович насторожился и даже окунул перо в чернильницу, предчувствуя повествование о человеческой трагедии, которое можно было бы оформить в виде рассказа и послать Суворину в «Новое время» или Лейкину в «Осколки». В конечном счете, «Исповедь дезинфектора» могла полчаса и подождать.
— На дефятый год он передумал. Будете еще чаю?
— Валяй, Луиза Ивановна!
Луиза взяла самовар, и тут из двери выглянул академик.
— Извините, что беспокою вас и отнимаю время, но мне нужно обмолвиться несколькими словами с Луизой Ивановной, — сказал он. — Ну вот что, Луизушка: я поехал к семейству, а ты все проверь: чтоб заслонки в печи были задвинуты, вентиль на газовой трубе завернут, продукты от мышей укрыты, потом запрешь дверь и отдашь ключи дворнику. Вернешься после Крещения, я приеду вечером.
— Постой, постой! — вскочил Артемий Иванович. — Во-первых, когда входишь, нужно стучаться! А во-вторых, это что ж получается? Мы тебе запрет покидать квартиру огласили, а ты решил тихой сапой? Куда это ты собрался?
— К семейству, на праздники… — промямлил растерявшийся академик и посмотрел на часы: в его академической квартире на Васильевском жена с детьми уже ждали его к столу.
— Нечего на часы смотреть! Я только начал с тобою разговаривать! — прикрикнул на него Артемий Иванович.
— Прошу прощения, сударь, привычка.
— А… Рефлексы головного мозга… Так вот слушай меня внимательно, рефлектор: распоряжением градоначальника и председательствующего Санитарной комиссии городской думы в доме Вебера на Большой Конюшенной объявлен строгий карантин и велено до Пасхи никому из дома не выходить.
— Ах! — всплеснула руками Луиза Ивановна.
— Да что за…! — начал было академик, но Артемий Иванович грубо оборвал его:
— Опять за свое?! Да чтобы получить тебе разрешение выйти за полицейское оцепление, тебе одной гербовой бумаги на прошения рублей на сто исписать надо, да и ответ раньше Пасхи не получишь!
— Но что же мне делать?! — воскликнул академик жалобно. — Меня дома ждут.
— Ты толкаешь меня на должностное преступление, и только из уважения к твоим научным заслугам я тебя, скотина, покрою.
— Ах! — опять всплеснула ручками Луиза Ивановна.
— Давай сюда ключ от квартиры и пятьдесят рублей, я скажу, что ты заперся у себя и не выходишь.
Академик выскочил из дверей и подбежал к Артемию Ивановичу.
— Это уже слишком! — прошипел он, глядя снизу вверх на обидчика. — Вы переходите всякие разумные пределы.
— Ну, сиди дома, — пожал плечами Артемий Иванович и вернулся к своей рукописи.
Луиза поспешила в квартиру поставить самовар, а академик еще некоторое время топтался рядом с Артемием Ивановичем и тряс бородой.
— Это ты-то тайный советник? — оборвал Артемий Иванович его причитания. — Ладно заливать. Таких козявок не бывает в тайных советниках.
Академик побагровел от ярости и тоже убежал в квартиру, громко хлопнув дверью. Появился он через десять минут, и рассыпаясь в извинениях, протянул Артемию Ивановичу ключ и беленькую.
— То-то же! — сказал, оживляясь, Артемий Иванович. — С нашим братом лучше не спорить. Нам в Сибирь кого послать — плевое дело. А то сразу — тайный советник, тайный советник. Не дай Бог никому твоих тайных советов… Луиза, ты самовар поставила? — крикнул он вглубь квартиры. — Накрывай в столовой, академик сейчас уедет.
— Но позвольте! — побагровел академик. — Как в столовой?!
— Чего позволить?
— Позвольте мне дворника позвать вещи к извозчику снести.
— Какой дворник! Да ты с ума сошел! Я его тут покрываю, а он чуть не манифестации устраивает. Дворник в оцеплении. Сам снесешь чемоданы по черной лестнице и дворами на Мойку, чтобы ни одна живая душа не видела! А тебе, Луиза, вот пятьдесят рублей, дуй в кондитерскую. Купи нам пряников, да медовиков, да сочней, а потом зайдешь к дворничихе, дашь ей рубль — пусть и на нашу долю кутьи да рыбы, да супа какого приготовит. И еще водки купи обязательно, а то завтра не доищешься. А потом зайди к домовладельцу, может они для бедных какую птичку готовят на раздачу. Праздник великий все-таки, надо его встретить по-человечески, как положено. Фаберовский придет — то-то удивится!
Извозчик подвез Фаберовского к дому Вебера, когда на Конюшенной церкви и на Казанском соборе начали благовестить к Великому повечерию. Поляк был без очков, он спрятал их в карман шубы, так как нос под золотой оправой безбожно мерз, и поэтому все вокруг — и фонарь над подъездом, и витрина кондитерской в праздничном освещении, — расплывались яркими радужными кругами. Вдоль улицы к церкви на всенощную тянулся смутными черными тенями народ. Фаберовского посетило детское желание рождественского чуда: после всенощной все вернутся к праздничным столам, в теплые квартиры, а они с Артемием Ивановичем поедут обратно, к себе, на Мещанскую, к пустому столу — хоть покойника укладывай, — и дай им Бог хотя бы самоваром разжиться на этот вечер.
«Надо будет в кондитерской чего-нибудь на вечер прикупить», — подумал поляк, одел очки и расплатился с извозчиком.
В подъезде было еще темней, чем на улице: швейцара по-прежнему не было, и лампы не было, и единственным источником света было догорающее в лестничном камине полено. Видимо, наследники Вебера все еще были заняты дележом наследства.
Сверху раздавался какой-то дикий шум, гам, лай и тарарам — должно быть, Артемий Иванович
