мазурики и объявились. И персоны мы их установили: были то известные польские фальшивомонетчики, которые наши билеты казначейские в Лондоне изготовляли. В этом случае все было ясно. Они решили, что вдова нашла спрятанные 30 тысяч, и хотели их у нее отобрать. А в нашем случае все не так, следят они за ней долго, а зачем — непонятно. Куда она должна их привести? К кому? Опосля Александра Захаровича шесть медных пуговиц осталось! Вдову Сеньчукову не спросишь, пока в беспамятстве.
Надо бы дочь расспросить, но я стар уже, по такому морозу в Гатчину ехать. Эти же мазурики следили и за средним ее сыном, тем самым, что в гвардии служит. Он-то и заметил слежку, и даже смог одного из злоумышленников схватить в участке у брата, в Полюстрово. Арест-то был незаконным, в бумаги его не занесли, поэтому пристав его отпустил. Один из этих мазуриков, судя по всему, типичнейший варшавский гастролер, зато второй, которого арестовали, фантастический субъект. Задурил им голову, выдав себя за француза, а пока сидел в холодной, как-то ухитрился узнать, на каком поезде через два дня вдова поедет в Гатчину! Да еще вдобавок оба дожидались вдову с дочерью, уже сидя в вагоне! Что произошло затем в поезде, неизвестно. Пристав просит все это без излишней огласки узнать, и может быть, приставить к ней в Гатчине агентов. За благодарностью дело не станет.
С утра наблюдение за домом Балашовой было скучным донельзя. Дом напротив стоял безмолвным, никто интересный, с точки зрения Глафиры и Василисы, не входил и не выходил оттуда. Но кухмистер так не считал. После обеда у него неожиданно выдалось свободное время, сперва он мешал дочерям, предлагая записывать ворон, ходивших по крыше, но потом заметил, что его черная кухарка принесла к нему в кухмистерскую корзину с чистыми скатертями, а обратно вышла с большим бумажным пакетом, из которого торчало свиное копыто. Потом он приметил полового из столбовской кухмистерской с лишаем во всю щеку, который шмыгнул в дверь балашовского дома и появился оттуда с корзиной, полной скатертей. Кровь ударила кухмистеру в голову, и он кинулся сломя голову на другую сторону улицы, не надев даже шапку.
— Ты что же, подлая! — заорал он на перепуганную кухарку. — Мои скатерти в обжорку Столбову продаешь!
— Смилуйся, барин! Дочка им стирает! На чердаке и твои скатерти висят, и его. Можешь сам поглядеть.
— Где мои скатерти висят, его онучам не место. Пойдем, покажешь!
Кухмистер с кухаркой пошли наверх, и у лестницы на чердак столкнулись с плотником, спускавшимся сверху. Через плечо у него был плотницкий ящик с инструментами, за поясом топор. Кухмистеру он сразу показался подозрительным, Петр Емельянович даже в ящик незаметно заглянул, пропуская мимо себя — не унес ли тот парочку его скатертей. Плотник нарочито почтительно снял шапку и скоро проследовал вниз. Убедившись, что скатерти все на месте и висят в лучшем месте, кухмистер возвратился домой, предварительно пообещав наказать кухарку, если она еще упрет что-нибудь с кухни без спросу.
— Василиска, ты плотника видала, который в дом Балашовой сейчас заходил? — спросил он у дочери, сидевшей у окна, подперев голову кулаком.
— Вот, мы его даже в тетрадку записали, — ответила за сестру Глафира. — Едва вы, папенька, отсюда с эдакими непечатными выражениями убежали, он с товарищем к дому пришел, и товарищ этот что-то ему тут на рельсах рассказывал, руками махал, на окна варакутинские указывал… А потом пошел дворнику зубы заговаривать, пока второй незаметно в дверь — шасть. Он до сих пор там. А этот второй так с дворником и разговаривает.
— Так он не выходил?
Кухмистер глянул в окно и увидел рядом с дворником другого плотника.
— Пиши, пиши, Глашка, — сказал он. — Это жениху твоему очень интересно может быть. Плотник-то он не настоящий. Нешто у меня на кухне ржавые ножи могут быть. А у него струмент в ящике ржою покрыт…
— А что, Артемий Иваныч сейчас придет? — оживилась Глафира.
— Обещался судок вернуть, — ответил Петр Емельянович. — К тому же я приглашения напечатал, пора уже рассылать, а еще генерал на свадьбу не выбран. Может, их превосходительство кого пригласят…
— Ты бы, Петр Емельянович, не торопил бы так, неприлично. Я вот заметила, как их превосходительство головой покачивает неодобрительно.
— Знаем мы, чего они головой качают, — самодовольно ответил кухмистер. — Тут все на мази. Только ты, Ивановна, языком-то не шевели, не испорть все. Нам все поскорее надо, чтоб не прознали, а то козню какую-нибудь непременно учинят, в газеты опять гадость какую про нас пропечатают… Да и служба у Артемия Иваныча вон какая опасная. Помнишь, как позавчера нигилисты само его превосходительство чуть у нас на глазах не убили? Артемию Ивановичу до назначенной даты еще девять дней прожить надо — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… — Петр Емельянович перекрестился. — Лучше поспешить, уж лучше вдовой быть, чем в девках. Да и пенсию ей назначат, поди, немалую.
— Я не хочу вдовой! — начала подвывать Глафира.
— Потом моя очередь замуж будет! — торжествующе сказала Василиса.
— Цыц, дуры! Вон, они уже на извощике приехали! Бритые! Глашка, вся рожа в варенье! Ивановна, дай ей по лбу, чего она глаза вылупила!
Кухмистер поплевал на руки, пригладил пробор перед зеркалом и поспешил в переднюю открывать дверь, на ходу влезая в рукава сюртука.
— Что с вами, ваше превосходительство? — послышался его удивленный голос.
— Заговорщики опять пытались зарубить, — ответил поляк.
— Кабы не ваш судок, папаша, быть бы его превосходительству покойничком, тут к бабке не ходи. Примите свое имущество, пострадавшее за царя и Отечество. — Артемий Иванович протянул будущему тестю судок с рассеченным шелковым чехлом, в прорехе которого поблескивал помятый мельхиоровый бок.
— Что же это, никак саблей вам шубу-то прорубили? — сказал Лукич, поднявшийся наверх, чтобы помочь важным господам снять верхнюю одежду и доложить о сегодняшних наблюдениях. — Али топором? Вон, кровищи-то сколько за подкладку натекло.
— Не такая большая ценность — жизнь его превосходительства по сравнению с августейшей жизнью нашего Государя, — сказал, обидевшись, Артемий Иванович. Все жалели поляка, а его, живого героя, словно не замечали! А кухмистер даже поморщился, забирая из рук будущего зятя покалеченный судок!
— Проходите же скорее к столу, уж все готово! — суетливо сказала Агриппина Ивановна.
— Водочки откушать? Или вам по болезненности нельзя?
— Можно, — сказал поляк.
— До завтрева нам генерал Черевин велел персонально от вас за домом понаблюдать.
— Через что же это вы, Артемий Иванович, солидности мужской на лице лишились? — со скрытой издевкой спросила Василиса. — Раньше-то вы положительней были…
— Молчи, дура! — окрысился на дочь кухмистер. — Не встревай, коли Бог ума не дал. Вот его превосходительству бакенбарды даже больше бороды идут, вылитый император австрийский!
— А что у нас в доме напротив? — перевел разговор поляк.
— Крутились около балашовского дома плотников двое подозрительных, — за дочерей ответил кухмистер. — Я к кухарке ходил, прописать ей ижицы малую толику, — копыто свиное без спросу стащила, анафема, — и встретил одного спускающимся с чердака. Инструмент у него ржавый в ящике, так что никакой он и не плотник.
— А второй дворника отвлекал в это время! — встряла Глафира.
— Известное дело, — подал из прихожей голос Лукич. — Один отвлекает, а второй в это время по чердакам шарит. Мазурики! Я этого второго уж видал разок прежде, он в ту субботу целый день у Балашихи в доме пробыл. А этот, который в дом пошел, так из него и не вышел. Где-то сидит. Должно быть, ночи дожидается. Чего украдет, а утром его подельник опять дворника отвлечет — вот он с краденым и смоется.
— А у сапожника на чердаке опять нечисть выла, — доложила Василиса.
