наводке полковника Ширинкина отправился на доклад к Черевину. — В театре находится капитан Сеньчуков в ложе второго яруса по правой стороне, жена пристава Сеньчукова со своим отцом в третьем ярусе там же, и бразильский посланник в партере. Кроме того, я видел, как в великокняжеской ложе Его Высочество лично угощало шампанским того кирасирского офицера, который пытался убить нас в Гатчине.
— Корнета Борхвардта, который пытался вас зарубить, личным приказом великого князя прикомандировали к его особе, — сказал Черевин. — Так еще и шампанским его поят. А кто на вас покушался сегодня перед театром? Или эта пьяная скотина наврала?
— Не наврала, — протянул Артемий Иванович, покачиваясь.
— Покушались. Видимо, та банда, про которую мы вам рассказывали. Из Свято-Владимирской лиги. Которую в Полюстровской церкви у отца Серафима учат на царя нападать. Поп и послал нас убить. Помните, я рассказывал Вашему превосходительству, как за нами мальчишка от самого участка следил? Видать, выследил.
— Похоже, что сюда все змеиное гнездо собралось, — сказал Черевин.
— И не говорите, ваше превосходительство, — вмешался Артемий Иванович. — Шипят. И не заткнуть же…
— Сами заткнитесь лучше, пока по уху не схлопотали. Лаппа-Сардженецкий доложил, что в великокняжеском фойе все стулья заняты гвардейскими офицерами, которые почему-то сидят там, а не в партере или ложах, а какой-то камердинер привез тюк, в котором жандармом при входных дверях были усмотрены револьверы. А еще стало известно, что великие князья прибыли не только в сопровождении охраны из гвардейских офицеров, но и на всех улицах, прилегающих к театру, собралась, я думаю, та самая Свято-Владимирская лига: с десяток деревенских саней с какой-то сволочью в малиновых кушаках и с офицером при каждых санях. Я вызвал со Шпалерной конвойцев, подъесаула Киреева с 3-й терской сотней. Надеюсь, что они прибудут ранее следующего антракта. Тогда мы эту банду поарестуем да сволочем в Литовский замок, там уж мы все разузнаем.
Одно меня тревожит, что сейчас приедет цесаревич смотреть на па-деде в конце действия, и скажет дядьям, что Государя не будет. Владимир Александрович может успеть приказать им рассредоточиться до прибытия конвоя.
— А нельзя, — поинтересовался Артемий Иванович, закрывая ухо руками, — раз уж конвой прибудет, попросить их взять штурмом одно местечко? Тут, по соседству?
— Уж не на Николая ли Ивановича Королькова вы в обиде? — спросил Черевин, впервые за весь вечер улыбнувшись. — Полно, его уже и в городе нету, он все билеты распродал, да к себе на Поклонную гору поехал.
— Как я вас люблю, ваше превосходительство, — качнулся к генералу Артемий Иванович, так что тот испуганно вскочил с диванчика. — Это я пьяный, или всем так хорошо?
— Это тебе хорошо! — снова разозлился Черевин. — А кругом всем плохо, потому, что они не могут позволить себе даже рюмочку пропустить! Убирайся с глаз моих!
— А мне чего делать? — спросил Фаберовский.
— Идите к себе наверх, да смотрите в оба, может, еще что усмотрите. Охрану я вам оставлю на всякий случай, но Борхвардта явно теперь не на вас натравливают. Я буду в буфете в бельэтаже.
— Степан, дай денег, — высунулся из-за портьеры Артемий Иванович, когда Черевин ушел. — Последние за ложу отдал. Попросил полицмейстера, скотину, билеты достать, так божится, что нету. Отправил меня к какому-то Королькову. Сидит вот такая харя на втором этаже, отдельный кабинет, самовар… Она тут, в «Угличе», за каналом в Литовском рынке засела… «Вы знаете, говорит, господин хороший, что продаю я билеты по особо возвышенным ценам». Как назвал мне это возвышенную цену, так я и сел. Показал ей лист. А оно мне отвечает: «У нас-де дело коммерческое, мы политикой не занимаемся. Пусть ваше начальство в кассе билет оставляет». Пришлось мне в его жирную харю револьвером тыкать. Только так он цену и сбавил.
— Ты мне сейчас глаз револьвером выбьешь!
— И все равно в два раза дороже вышло.
— Не дам я тебе денег.
— Тогда пошли вместе в буфет. Мне надоело с ним про привокзальный буфет разговаривать. А она, дура, думает, что люстра может на публику упасть.
И Артемий Иванович повис на Фаберовском. Поляк пожал плечами, и они вывалились в променуар. Из ложи, где должна была сидеть Сеньчукова с папашей-уксусником, вышел Дурново.
— Вы сами подписали себе приговор, — сказал он, и из ложи дрожащий голос Сеньчуковой ответил:
— Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
Фаберовский увидел, как лицо Петра Николаевича перекосилось со злобы, он сильнее распахнул дверь, чтобы хлопнуть ею на весь театр, но подошедший к ложе Феррейра де Абреу величественно подал ему монету, приняв за капельдинера, и вошел внутрь.
В буфете было много народу, но публика сторонилась столика, за которым восседали Фаберовский с Варенькой и Артемий Иванович. Многие предпочитали стоять, держа в руках бутерброд, чем приближаться к ним ближе чем на сажень.
— Ты, Степан, мне настроение портишь! — на весь буфет выкривал Артемий Иванович, глядя на хмурую физиономию поляка. — Ты мне жизнь портишь! Господа, он портит мне жизнь! Подойдите сюда и взгляните на него!
Публика отступила от столика еще на шаг, а все гвардейские офицеры и крупные чины исчезли из буфета, словно бы их там никогда и не было. Артемий Иванович встал, держась за спинку стула.
— Своими постными харями вы все мне тут жизнь портите!
— Это мы сейчас узнаем-с, кто кому жизнь портит, — сказал кто-то в толпе срывающимся от злости голосом. — Господа жандармы, вот сюда пожалуйте-с.
Жандармы растолкали публику и, увидев Артемия Ивановича, стушевались на секунду, а затем стали внимательно и строго рассматривать публику.
— Пойдем, что ли? — сказал один из жандармов видом посмирнее.
— Еще чего! — ответил второй. — Видел, как Ерофеев и Пантелеев двоих сволокли. В приказ точно попадут. А мы с тобой чем хуже?
Жандарм приосанился и гаркнул:
— Кто тут нас зазря вызывал?!
Никто не ответил. Только Артемий Иванович произнес в тишине, качнувшись к жандарму:
— А давай, любезный, мы их всех в кутузку сволокем. До единого!
Фаберовский понял, что пора вмешиватья. Надо было срочно отвлечь чем-то Артемия Ивановича, и поляк не придумал ничего лучше, как предложить пану Артемию показать почтенной публике, как лягушка икру мечет. Ему припомнился румын с дрессированной обезьяной на ярмарке в Петрокове.
— Пан Артемий, — позвал поляк. — Покажи лучше…
Уж как лягушка икру мечет, Артемий Иванович знал. Поэтому изображенная им картина — надутые щеки и красная от натуги рожа — вызвала бурю восторга.
— Пусть пан Артемий покажет, как бабы в бане парятся!
— Как чухонец дымоход чистит!
— Как профессор прививки от дурости делает!
Артемий Иванович растерялся. Хохот в публике смолк, только Варенька никак не могла остановиться, рыдая от смеха в платок.
— У меня и шприца нету, господа, и купорос не разведен…
— Тогда покажите, как немец часы заводит! — опять попросил кто-то и публика залилась смехом.
— Как г-н Андреев на балалайке играет!
— Как кайзер Бисмарка прогоняет!
— Как г-жа Никитина с прививкой фею Драже пляшет!
