– Вот это то самое ущелье, где Андрей рукопись нашел.
Сарит прильнула к окну, успев ухватить взглядом промелькнувшую горную расщелину.
– Когда же мы туда сходим? – загорелась Сарит.
Я еще раньше во всех подробностях рассказал ей и о самой рукописи, и о том, как мы ее перепрятали. Она хорошо изучила это место по карте.
– В пещеру мы точно не пойдем, а если куда и соберемся, то точно не сейчас. Зимой там опасно. В любой момент может обрушиться водный поток.
– Хорошо, тогда весной. Не забудь.
– Ничего не обещаю.
– Зачем ты всегда твердишь это свое «ничего не обещаю»?
– Все верующие так говорят. Если так не оговориться, то любое обещание превращается в обет. У такого слова совсем другой статус.
– Какой еще статус?
При водителе неудобно было продолжать этот разговор, вообще у тремпистов не принято между собой много разговаривать, но приехав в Кохаш и забрав из садика Тамар, мы продолжили обсуждать вопросы веры и неверия.
– Понимаешь, эта ваша жизнь по каким-то шаблонам, не взрослая она какая-то. Вроде бы вы верите в великого Бога, в Творца, а сами живете по книгам, ничего нового не создаете. Каждое свое действие сверяете со справочником, Бог знает когда составленным. Вы напяливаете одежду, из которой вместе со всем человечеством давно выросли... Во всех смыслах неловко. Застыли, как муравьи в янтаре.
– Верно. Нас еще иногда с мумией сравнивают. Совсем не везде, но в некоторых случаях это сравнение справедливо. Что делать, это вынужденная мера. Наша национальная жизнь оборвалась с разрушением Храма. Надо было зафиксировать тот момент и сохранить его в этом зафиксированном состоянии до самого возвращения. Мы только сейчас, вернувшись в нашу землю, начинаем оживать. Рав Кук именно об этом учил, он даже искал возможности перейти от Вавилонского Талмуда, созданного в изгнании, к Талмуду Иерусалимскому, связанному с этой землей.
– Опять этот Талмуд! – махнула рукой Сарит. – Ты меня не понимаешь, кажется. Ты не понимаешь, что религия и ее ценности существуют и помимо всех ваших молитв и заповедей. В светском мире, где люди отдаются творчеству, где они самостоятельно мыслят, они ближе к Богу, чем вы в своих синагогах.
– Ты удивишься, но отчасти и сама религия готова с этим согласиться. Среди семи заповедей Торы, данных всему человечеству, имеется запрет служить идолам, но нет повеления служить Богу. Рав Исраэль на одном занятии объяснил нам, что светская культура идеально этому требованию отвечает. Все живущие по совести люди, ищущие Бога, но никогда не пристающие к какой-то религии, если они при этом не антисемиты, конечно, являются самыми угодными Богу людьми за всю человеческую историю.
– Считай, что я к ним отношусь.
– Да, но евреи-то как раз получили повеление служить Богу! От евреев-то Бог ожидает особой преданности Себе. Еврей многого лишается, если, как и все, любит других людей, но при этом нарушает субботу. Исполнение заповедей – это честь. Такими вещами не разбрасываются без ущерба для себя.
– Может быть, но я этого не чувствую. Я иначе это все вижу. С этим браком опять же. Неужели ты думаешь, что если мне Пинхас когда-нибудь даст развод, то я опять наступлю на те же грабли и пойду с кем-нибудь под хупу? Если этот кто-то так меня любит, то пусть поедет со мной на Кипр и заключит там гражданский брак.
– Не понимаю. Как можно канцелярский акт предпочесть прекрасному, мудрому, трогательному обряду. Мы с моей невестой, к счастью, перед таким выбором не стоим.
Через месяц после переезда Сарит я был у родителей на субботе. Недавно демобилизовавшийся брат Давид тоже приехал. Почти все время службы он провел в секторе Газа, вынеся оттуда самые тяжелые впечатления. Панический страх перед срывом переговоров полностью деморализовал наших политиков, и они разрешали солдатам применять оружие только в том случае, если по тем открывался огонь. Давид рассказал, что, пользуясь своей безнаказанностью, палестинская полиция стала открыто издеваться над израильскими солдатами, даже избивать их.
– Я не узнаю Израиль, – говорил отец. – Я как будто нахожусь не в Маале-Адумим девяностых, а в Москве семидесятых. Большевизм преследует нас повсюду как кошмарный сон.
Родители сохранили привычку поносить советскую власть даже после того, как она благополучно покинула этот мир. Требуя от меня и от Давида поддерживать русский язык, родители подсовывали нам не столько русскую классику, сколько запретные книги своей молодости. Достаточно сказать, что они прочитали вместе с нами вслух «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург и почти весь «Архипелаг ГУЛаг».
Давид был в мрачном состоянии духа и добивался от нас, чтобы мы немедленно объяснили ему все, здесь же на месте сформулировали глобальные причины происходящего абсурда.
– Все-таки я одного не пониманию: если Бог создал человека, то почему отвечает за все человек, а не Бог? Если солдат умирает на марше от обезвоживания, все получают нагоняй, вплоть до генерала. А по религии так выходит, что во всем виноваты люди… Люди – это просто какие-то стрелочники священной истории…
– Поверь мне, Он за все отвечает, – как мог заступался я за Создателя. – Кое-кому просто нельзя смотреть на незаконченную работу.
– Я, значит, дурак, получается? Вот вы, такие умные, ругаете левых, но разве это не Он весь этот «мирный процесс» заварил? Что Ему стоило включить в список «Цомета» нормальных людей, а не двух выродков? Все в том рабиновском кнессете постоянно колебалось, но почему именно сумасшедшие всегда имели перевес в один голос? Кто, если не Он, все это подстраивает? Разве не Он организовал голосование в ООН, когда раздел Палестины поддержали более двух третей государств? Так неужели Он сейчас все пустил на самотек? Или вот опять же этот целлюлит! – вдруг совершенно неожиданно, но совсем не меняя интонации, темпа речи и обиженного тона голоса, заявил Давид, – У женщин бывает целлюлит, а у мужчин никогда. Ведь может, значит, когда хочет!
– Да замолчи ты уже, Давид, – возмутилась мама. – Расскажи нам лучше про свою поездку в Африку. В какую именно страну ты едешь, ты, наконец, выяснил?
– Не знаю. Все еще на стадии проектирования находится, – хмурясь, ответил Давид. Он вдруг раскис: хотя было всего часов девять, объявил, что должен «перезагрузиться» и отправился спать.
– Все-таки знаешь, Леночка, суббота – это гениальное изобретение, – сказал папа, распробовавший и наконец полюбивший некоторые еврейские традиции. – Как еще, если не ради субботы, мы могли бы отрываться от этих телефонов, телевизоров, покупок, ремонтов? А разве находилось бы когда-нибудь у нас время вот так просто по душам побеседовать с детьми?
Мы действительно хорошо поговорили в тот вечер, а когда через час я вошел в комнату к брату, тот еще не спал, а листал газету.
– Да что с тобой? – удивленно спросил я. – Случилось что-то?
– Считай, что случилось. Ципора не едет со мной в Африку. Нашла себе какую-то другую компанию.
Ципора была подруга Давида, которая тоже закончила службу и по установившейся молодежной традиции собиралась посмотреть мир. Раньше она намеревалась ехать с компанией Давида в Африку, но теперь планы ее резко изменились.
– Вот так вот уйти, оставить любимого человека, – жаловался Давид. – Это все равно как у богатого отобрать его деньги...
– У богатого? – не понял я.
– Ну да, у богатого. Не у бедного же. Богатые – ведь они самые бедные. Они без денег совершенно к жизни не приспособлены. И поэтому, кстати, то, что совершили большевики, было действительно бесчеловечно... Отобрать у богача его миллионы – это все равно, что отобрать у крестьянки ее серп или у пролетария его кувалду. Ты знаешь, сегодня, когда Ципора сказала мне, что едет с этими олухами в Южную
