лодочников выпил водку. Кто-то — Сергей не успел заметить, кто именно, — всунул в его свободную левую руку большой ядреный огурец. Сергей, как и все, с удовольствием крякнул и звонко закусил огурцом — белые брызги сорвались с его зубов и окропили сидевших поблизости.
— Ну а теперь садись. В ногах правды нету, — вновь пригласил однорукий.
— Не могу, товарищи. Честное слово! Ждут меня там! — горячо проговорил Сергей и посмотрел на однорукого почти с мольбою, — Перевези, друг. Я заплачу.
— Знамо, заплатишь. Задарма нынче никто не работает. Война кончилась.
— Хорошо заплачу, — тихо, но торопливо произнес Сергей и съежился, почти физически ощущая удар, который мог нанести ему за такие слова перевозчик.
Но однорукий не осерчал, только заметил — с еще большим, как показалось Сергею, безразличием:
— Деньжонок, должно, поднакопил, капитан? Оно конечно, офицерский оклад поболе нашего, солдатского, будет…
— Но и ты, поди, теперь не бедняк, — не вытерпел Сергей, — свое судно заимел. Как-никак владелец…
— и-да, — простодушно ухмыльнулся однорукий. — Владелец… У меня, как у того веселого мужичка… Слышал, может, капитан, присказку? — И, не дожидаясь ответа, пропел простуженным и пропитым голосом:
Лодочники захохотали, а потом дружно, уже хором, без всякого, правда, ладу проорали:
Остановив жестом товарищей, которые собирались было завести какой-то новый куплет, однорукий подытожил:
— Видишь, капитан, какие мы владельцы…
— Вижу. Да вы не сердитесь на меня.
— А мы не серчаем. Сколько бы ты дал, к примеру сказать, ежелп я тебя все-таки перекину на тот берег? — Теперь на багровом челе однорукого отпечаталось подобие любопытства, по не больше того. — Ну?
Остальные ожидающе притихли, отставили стаканы, закуску — все смотрели на офицера.
— Ваша лодка, вам и назначать цену, — рассудительно ответил Сергей.
— Ну а все ж таки? — настаивал на своем перевозчик.
— Не могу я… сам.
— Хитришь, капитан. Ну да ладно. Двести рубликов не пожалеешь для инвалида Великой Отечественной?
— Что за вопрос? Конечно!
— Ишь ты как… скоро. Ну что ж, пошли. Вижу, капитан, тебе и вправду невтерпеж. Кто там у тебя? — Он указал за Волгу. — Мать, жена? Может, краля?
— Брат и сестра.
— Могли бы и до утра подождать.
— Они, пожалуй, и смогли бы. Да я…
Однорукий не дослушал — под недовольными взглядами товарищей быстро направился к лодке.
Сергей с радостно заколотившимся сердцем последовал за ним, боясь лишь того, как бы перевозчик не передумал.
Но тот уже склонился над мотором, наматывая на заводной маховик обшмыганный до блеска брезентовый ремешок. Не разгибаясь, скомандовал:
— Клади, капитан, свои чемоданы и оттолкни лодку.
Было видно, что недавнему солдату доставляло особое удовольствие обращаться к офицеру на «ты» и хоть теперь, хоть вот таким образом немного покомандовать самому.
— Возьми шест, капитан. Давай, да поживее, не то стемнеет.
Когда все было исполнено Сергеем и лодка оказалась на плаву метрах в десяти от берега, ее хозяин принялся дергать единственной своей рукой за ремень. Причем для каждого рывка приходилось наматывать его сызнова. Старенький мотор кашлял, фырчал, всхлипывал, выстреливал изредка, но не заводился.
Сергей предложил свою помощь: теперь владелец лодки только наматывал ремень, а капитан дергал за него.
Пот лил с обоих ручьями. И была минута, когда они готовы были отказаться от своего предприятия, но именно в эту минуту, как это и бывает нередко, после сотой, кажется, попытки завести мотор последний ожил наконец, и бойкое его тарахтение покатилось над Волгой.
— Ура! — закричал Сергей и едва не свалился в воду, потому что перевозчик вынужден был сделать крутой разворот: пока возились с мотором, не заметили, как суденышко, подгоняемое волной и почти незаметным тут течением, обратилось носом к берегу и, не сделай однорукий своего маневра, могло бы на полном ходу выскочить на сушу.
Но все окончилось благополучно. Сергей устоял, а лодка, вырвавшись на простор, взяла курс на тот берег.
Пассажир повеселел и полагал, что, по обстоятельствам, должен был бы повеселеть и перевозчик. Однако тот был по-прежнему сумрачен и управлял лодкой молча. Более того, было заметно, как его хмельные глаза быстро трезвели, обретая тяжкий цвет катившейся встречь волны. Должно быть, однорукого уже тревожили белые барашки, появившиеся на волне. Там, позади, ближе к берегу, они были чуть приметны, а к середине реки уже сливались в грозные буруны, точь-в-точь как на гребне морской волны. Лодка то взлетала вверх, то падала вниз, в водяную яму, винт подвесного мотора то с сердитым урчапием вгрызался в тугой водяной вал, то, подброшенный на самую хребтину, с жалобным визгом и стоном крутился вхолостую.
Однорукий сидел на корме и походил сейчас на нахохлившегося грифа. Но, видать, он был опытный лодочник — стремил свой челнок не вдоль, а поперек волны. Хмурился же, очевидно, потому, что низовский, астраханский, ветер, теперь еще более усилившийся, гнал волну не поперек реки, а прямо вверх, так что кормчему все время приходилось забирать вправо и невольно отклоняться от цели все больше и больше. Перевозчик, правда, временами пытался направить лодку куда нужно, но боковая волна принималась так качать ее из стороны в сторону, что в любой миг могла бы опрокинуть вовсе. Прислушиваясь к неровному, надрывному, на пределе, рокоту мотора, однорукий все больше мрачнел. Чувствовалось, что он пуще всего опасался сейчас того, как бы мотор не заглох среди вздымающихся волн.
