сцене, ярко освещенной юпитерами, так что свет в зале казался мягким и приглушенным, стоял столик и позади него еще три стула. Слева от сцены Хуана заметила второй стол, с бутылками спиртного и бокалами, а под ним громоздились коробки с пивом и безалкогольными напитками. Отдельные разговоры в разных концах зала сливались в монотонный успокоительный гул, понемногу затихший, когда появились организаторы вечера и почетный гость, ради которого устроили этот вечер. Боатенг, кивнув головой в сторону поднимающихся на сцену организаторов, негромко сказал:
— Ну, больше уж вы меня не перебивайте, доктор, потому что я буду говорить одну голую правду. Вон та, в середине, — наш главный писатель. Только не спрашивайте, что она написала. Этого никто не знает, и всем наплевать. Тот, который слева, — ее постоянный партнер, и, говорят, он лучший фотограф… в округе миль на сто. Южноамериканский гринго. Второго я не знаю, но, судя по улыбочке, он меценат- благотворитель. Думаю, что из-за него нас здесь и собрали.
— Лоренс, у меня есть предложение. Попробуйте просто объяснить мистеру Онипе, кто эти люди и чем они занимаются. А свои комментарии оставьте на потом.
— Вы уже это предлагали. — Боатенг явно раскалялся все сильней, однако через несколько секунд он довольно спокойно сказал Баако: — Это Акосуа Рассел. Я думал, вы ее знаете.
— Да нет, не знаю, но фамилию, конечно, слышал. Она ведь редактирует «Чиерему»?
— Во-во, ганский литературный журнал. Самый представительный, самый читаемый… в общем, самый-распросамый.
— Мне, правда, что-то не попадались последние выпуски.
— А их и не выпускали, — сказал Боатенг со смехом. — Надо не надо, но раз в два года мы выпускаем наш ежеквартальник.
— Трудности с фондами? — спросил Баако. Вместо ответа Боатенг расхохотался ему в лицо.
Акосуа Рассел, поочередно склоняясь к сидящим рядом с ней мужчинам, что-то пошептала им, и они расплылись в одинаковых улыбках, словно она исполнила тайный ритуал, накрепко связавший их воедино. Потом встала и с милостивым спокойствием королевы дождалась, когда смолкнут разговоры. Ее речь была длинной и, насколько Хуана могла припомнить, мало отличалась от той, которую ей уже однажды довелось услышать. Чтобы убить время, она попыталась поставить себя на место недавно приехавшего Баако и почувствовать, как он воспринимает все эти россказни о беззаветных усилиях, направленных на развитие национальной литературы и национального искусства, идущих рука об руку к великим свершениям. Хуана поглядывала на Баако, но его лицо оставалось бесстрастным — ни надежды, ни отвращения. Закончив свою речь, Акосуа Рассел представила собравшимся почетного гостя. Она с видимым удовольствием произнесла его имя — доктор Кэлвин Берд — и сказала, что он необычайно благожелательно относится к развитию здоровых национальных форм ганского искусства. Улыбающийся, утвердительно кивающий головой доктор Кэлвин Берд всем своим видом показывал, что он совершенно удовлетворен такой рекомендацией, и зал разразился аплодисментами. Затем Акосуа Рассел объявила, что благодаря помощи доктора Кэлвина Берда — тот снова улыбнулся — каждый желающий может выпить, и Хуана увидела, как Джеймс Скалдер, все набавляя скорость, чтобы сохранить преимущество, завоеванное на старте, ведет группу энергичных молодых людей к столу с бутылками. Баако спросил Хуану, чего она хочет выпить, и, услышав, что пива, отправился туда же. Хуана заметила в толпе высокую, стройную Рассел и невольно стала следить за ней. Та выискивала какую-нибудь небольшую группку и, замешавшись в нее, мимолетно обнимала людей за плечи, целовала в щеки, шептала что-то в уши, а потом ускользала к следующей. С проворной грациозностью продвигаясь вперед, она подошла наконец к Боатенгу, положила ему на плечо худощавую руку и спросила:
— Лоренс, ты принес свой роман?
— Тебе же прекрасно известно, что принес, — неприветливо ответил Боатенг. — Рукопись в машине.
— Приготовь ее, — сказала Рассел, — у нас будет литературное чтение. — На ее губах играла милая улыбка, но Боатенг не смягчился.
— Что это за тип? — с холодной враждебностью осведомился он.
— Приготовь рукопись, — повторила Рассел. — Потом поговорим. Ты будешь читать сразу после меня. — Она подмигнула Боатенгу и скрылась в толпе, прежде чем он успел ей ответить.
— Опять какое-то жульничество, — глядя ей вслед, проговорил он. Однако сейчас же встал и отправился за рукописью.
Баако, осторожно пробираясь сквозь толпу, вдруг поднял руку и кому-то помахал. Хуана было подумала, что вернулся Боатенг с рукописью, но, оглянувшись, увидела пожилого художника Окрана.
— Я вижу, вы знакомы, — сказал Баако, усаживая Окрана.
— Еще бы! — ответил Окран. — Хуана — самая безумная оптимистка в мире.
— А в прошлый раз кто-то мне говорил, — отпарировала Хуана, — что ноги его не будет на этих литературных действах.
— Да меня от того вечера и сейчас еще тошнит, — сказал Окран. — А все-таки дай, думаю, зайду, мало ли что может быть.
— Значит, циники тоже живут иллюзиями? — рассмеявшись, спросила Хуана.
Окран вздохнул и ответил:
— Старые дурни вроде меня всегда на что-то надеются, даже если все понимают. — Потом он обратился к Баако: — А вот тебя я здесь увидеть не ожидал.
— Решил посмотреть.
— К сожалению, ничего ты тут не высмотришь.
— Откуда вы знаете? Ведь в конце концов… — начала Хуана, но Окран перебил ее:
— Оттуда вот и знаю. Выпить вам здесь дадут — если вы для этого сюда пришли, — а насчет искусства… Акосуа Рассел устраивает эти представления, чтобы выколотить из американцев деньги — и только для себя. Можете проверить. Пусть Онипа волочет сюда свои творения и читает хоть до утра. Рассел объяснит американским доброхотам, что это она научила его писать. Или по крайней мере что она его поддерживала и вдохновляла — да что угодно, лишь бы получить деньги для продолжения ее гуманной деятельности. Она кого хочешь оплетет, эта красотка.
Вскоре вернулся Боатенг — с рукописью и пивной кружкой, в которую он налил себе чуть ли не полбутылки виски. Окран спросил его, будет ли он сегодня читать, и, когда Боатенг, на секунду замявшись, ответил, что будет, насмешливо сказал:
— Акосуа Рассел, наверно, очень тебя любит — ведь ты ей здорово помогаешь.
У Боатенга поджались губы, но вместо ответа он спросил у Окрана, кто такой доктор Берд. Окран что-то сказал, и Хуана уловила несколько слов — деньги… мошенничество… делишки. К столу с напитками, поодиночке или группами, подходили гости, наполняли бокалы и рассаживались по местам.
Акосуа Рассел — она уже снова была на сцене — опять пошепталась с обоими мужчинами, потом поднялась из-за стола и, застыв в царственной позе, подождала, когда прекратятся разговоры. Через несколько минут все замолчали.
— По просьбе присутствующих, — сказала она, торжественно выкладывая на стол маленькую книжицу, — мы откроем наше чтение моей поэмой.
— Поэмой? — изумленно прошептал Баако.
— Ты не ослышался, — подтвердил Окран.
— Эпическая поэма, — провозгласила со сцены Акосуа Рассел. — Приход светозарного Нового Века в древнее селение Амосема-у-перекрестка. — Она устремила взор куда-то вдаль, выдержала паузу и начала:
