репликами, отводили от причала машины. Потом один грузовик подъехал к самому берегу, и его фары ярко осветили черную воду.
Когда Баако подошел к группе шоферов, кто-то из них досадливо крикнул:
— Эй, господин, вы бы не мешались под ногами!
Баако посторонился. Ему хотелось воскликнуть: «Ну какой же я вам господин?» — однако он удержался и, положив руку на плечо прогонявшему его шоферу, сказал только:
— Да я ведь думал помочь.
Ответом ему было угрюмое молчание. К бамперу грузовика с включенными фарами привязали две веревки, потом один из шоферов обмотал их концы вокруг талии, залез в реку, подплыл к тому месту, где утонула машина Скидо, и нырнул, чтобы закрепить их. Водитель грузовика завел мотор, дал задний ход, и одна из веревок сразу же оборвалась.
— Намочите их, — сказал Баако. — Намочите обе веревки.
Прогонявший Баако шофер недоверчиво посмотрел на него, но все же отвязал веревки и, подойдя к берегу, окунул их в воду. Грузовик опять подъехал к реке, веревки привязали снова, и водитель, включив заднюю передачу, начал осторожно прибавлять обороты. Грузовик медленно сдвинулся с места и, чуть пробуксовывая, съезжая вбок, отполз на несколько ярдов назад. По реке побежали круговые волны.
Два человека прыгнули в воду и, добравшись до центра расходящихся кругов, несколько раз нырнули. После четвертой попытки они тяжело поплыли к берегу, и Баако понял, что они нашли тело Скидо. Утопленника вытащили, и свет фар раздробился в каплях воды на его черной коже.
Хуана нагнулась, чтобы осмотреть труп.
— Чего ей тут надо? — раздался из темноты мужской голос.
— Так она, может, доктор, — откликнулся другой, женский.
— A-а.
Хуана подняла голову и подозвала Баако.
— Помоги мне перевернуть его, — сказала она. — Надо, чтобы вытекла вода.
Баако присел рядом с утопленником и подсунул руки под его холодное плечо. Из темноты выдвинулись еще двое мужчин, и один, отстранив Хуану, взялся за ноги, а другой, вместе с Баако, — за плечи. Покойника подняли, и фары полностью осветили его. Раздавленная плоская голова свесилась вниз, и третий шофер подошел, чтобы поддержать ее. С тела утопленника частым дождиком капала вода, а когда его перевернули и положили на землю, из его открытого рта с бульканьем хлынул ручей и по отлогому берегу заструился к реке.
Высокая женщина, та самая, которая догадалась, что Хуана врач, сняла с себя кенте и накрыла им труп; было видно, как в свете фар блестит ее голая спина. Женщина не плакала. Она лишь тоскливо и словно про себя сказала:
— Эх, Скидо…
— Жена? — спросил Баако стоявшего рядом с ним шофера.
— А я откуда знаю? — со злобой ответил тот и торопливо отошел.
Начали расходиться и другие; вскоре на берегу осталось только два человека; они поблагодарили Хуану и Баако, а потом, подняв утопленника, вынесли его на дорогу и исчезли в ночной темноте.
Обратный путь показался Баако очень долгим. Его одежда, отсыревшая от мороси и холодной испарины, прилипла к телу, так что он продрог до костей.
Вернувшись в номер, Баако закрыл ставни, насухо вытерся и залез в кровать. Он тесно прижался к Хуане, стараясь согреться. Она приподнялась, дотянулась до лежащего в ногах одеяла и укрыла Баако и себя с головой. Потом прижала ладони к его щекам, и он, чувствуя себя совершенно обессиленным, поцеловал ее. Она сдавила пальцами его сосок, и ему стало больно, но желание, почти против воли, все же поднялось в нем. Хуана легла на спину и, прижав его к себе, сказала:
— Просто полежи так.
Она была теплой, и он как бы искал в ней защиты от холода и леденящего душу страха, но потом вдруг почувствовал, что она тоже дрожит. Они лежали обнявшись, и ни один из них не шевелился.
Глава восьмая
Огонь
Он спал очень крепко. Проснувшись и вспомнив, что ему не надо идти на работу, он с трудом подавил желание снова погрузиться в сонное небытие, а придя в себя окончательно, ощутил непреодолимую слабость. Тем не менее он встал и оделся. Выдвинув нижний ящик комода, он отложил в сторону несколько блокнотов и вытащил пачку машинописных листков. Это были его сценарии, и, поглядев на толстую пачку, он впервые осознал, какую уйму труда потратил впустую. Взяв всю пачку, он вышел из комнаты.
В кухне, у только что вздутого горшка с углями, сидели Наана и Эфуа.
— A-а, это ты, Баако, — сказала Наана. — Доброго тебе рассвета.
— Доброе утро, — ответил он.
— Тебе что-нибудь нужно? — улыбаясь, спросила Эфуа.
— Ты собираешься сейчас готовить?
— Пока нет. Тебе нужен огонь?
— Да, я хочу сжечь кое-какие бумаги.
— Твоя работа? — глянув на него исподлобья, спросила Эфуа.
Он кивнул и, нагнувшись, поднял горшок с углями. Наана догнала его уже во дворе.
— И что ты все за ним ходишь? — крикнула Эфуа.
— Ни за кем я не хожу, — твердо ответила Наана. — Я хочу побыть рядом с огнем.
Она принесла табуретку и села неподалеку от горшка.
— Баако, — шепотом окликнула она внука.
— Да?
— Я ей наврала, — прошептала Наана и беззвучно рассмеялась. — Мне вовсе не холодно. Я хотела побыть с тобой.
— Что-нибудь не так?
— Я уж по твоему вопросу вижу, что ты удивляешься. Но я тебя еще больше удивлю.
— Сомневаюсь.
— Мое сердце тревожится за тебя, Баако, — проговорила старуха, прижав руку к груди, — и я рада, что была послана в этот мир намного раньше тебя. Если бы я пришла позже, нашей семье могло быть очень худо.
Баако засмеялся.
— Ему смешно! Он, наверно, думает, что его бабка сошла с ума. Ты еще очень юн, Баако. Молодые считают, что старые женщины не могут любить. Так вот нет же, могут! Просто их любовь засыпает, и нужен очень сильный дух, чтобы разбудить ее.
— Ну, мой дух вряд ли способен кого-нибудь разбудить, — сказал Баако. Взяв лежащий сверху сценарий, он разорвал его и бросил в огонь. Бумага покоробилась, потом потемнела и вспыхнула.
— Эфуа спросила, не твоя ли это работа, — продолжала Наана, — а ты не ответил.
— Я кивнул головой.
— Зачем же ты ее сжигаешь?
— Чтобы забыть о ней.
— Ты плохо ее сделал?
— Не знаю. Оказалось, что она никому не нужна.
Он бросил в горшок вторую стопку скрепленных листков и безучастно смотрел, как они горят и как зола, подхваченная горячим воздухом, кружится над огнем, а потом светло-серыми хлопьями медленно оседает на пыльную землю.
Но когда пришла очередь незаконченных сценариев, он понял, что не может бросить их в огонь не
