в Мин. юст. в 1871: перешел в упр. юго-зап. ж.д. в 1879; нач. эксплуатации юго-зап. ж. д; назн. дир. железнодорожн. д-та Мин. фин. 1889; министр пут. сообщ. 15/II 1892; осенью 1892 министр фин. с назнач. чл. гос. сов. статс-секр.; увол. от должн. мин. фин. с назнач. председ. комит. министров 16/VIII 1903; главн. уполном. по заключ. мира с Японией в Портсмуте VI–VIII 1905, по подпис. портсмутск. мира 18/IX 1905 возведен в графское дост.: назнач. председ. сов. мин. 19/Х 1905; уволен 22/IV 1906.
Ум. 28/II 1915 г.
Ж. I с 1880 г. Надежда Андреевна Иваненко. Дочь отст. шт. – ротм. Андрея Ивановича И., от брака его с Клавдией Петровной Дримнельман.
Ум. 1890 г.
Ж. II с 1892 г. Матильда Ивановна Пурок (по I бр. Лисанович) Р. 1864 г.
19 (9). Мария Эвальдовна. Р. 4/III 1850. Ум. 12/VI 1907.
20 (9) Рудольф Эвальдович. Р. 1861 г. В службу вст. в Мин. внутр. д. 14/VIII 1884; д. ст. сов.
21 (10) Альфонс-Фридрих-Теодор. Р. I/5 1863. По оконч. уч. правоведения пост. на служ. в Мин. юст. в 1883; д. ст. сов. в отст. (1910).К вопросу о психопатологии творчества. В. Хлебников в 1919 году{22} В. Я. Анфимов
Он стоял как утес, вдохновенный
сумасшедший и гордый певец.
В. Хлебников. Карнавал
В суровую зиму 1919 года среди обширных и плохо топленных палат Харьковской губернской земской психиатрической больницы невольно обращала на себя внимание оригинальная фигура больного. Собственно, это не был обычный пациент так называемой Сабуровой Дачи – он находился в числе тех, о которых специалисты должны были дать свое заключение, позволяет ли им состояние нервно-психического здоровья быть принятым на военный учет или нет. Высокий, с длинными и тонкими конечностями, с продолговатым лицом и серыми спокойными глазами, он кутался в легкое казенное одеяло, зябко подбирая большие ступни, на которых виднелось какое-то подобие обуви. Задумчивый, никогда не жалующийся на жизненные невзгоды и как будто не замечавший лишений того сурового периода, тихий и предупредительный, он пользовался всеобщей любовью своих соседей.
Передо мною был Велимир Хлебников – писатель для писателей, как говорит В. Шкловский, от которого пошли Маяковский, Асеев, Пастернак, влияния которого не избегнул даже буйный Есенин.
Его беспокойная судьба занесла его в Харьков, и о нем встал вопрос, как и о каждом гражданине в тот тревожный 1919 год, насколько он подходит к военной службе. Врачи послали его в психиатрическое учреждение. Мой новый пациент как будто обрадовался человеку, имеющему с ним общие интересы, он оказался мягким, простодушно-приветливым, и с готовностью пошел навстречу медицинскому и экспериментально-психологическому исследованию. Я не ошибусь, если скажу, что он отнесся к ним с интересом. Прежде всего он рассказал мне историю своей семьи, и так, как это и нужно было для врача.
Он происходил из семьи с наследственно-психическим отягощением. В роду были и душевнобольные, и чудаки, и оригиналы. Один из братьев матери страдал депрессивной формой какого-то психоза. Другой – дядя, будучи морским офицером, категорически отказывался от какого-либо плавания и достиг большого служебного положения, редактируя специальный журнал. Был известен как выдающийся полиглот. Был страстным любителем птиц. Его, как в свое время композитора Глинку, окружали в квартире целые стайки птиц. Особенно он любил попугаев. Когда пришли годы революции с последующими экономическими затруднениями, он никак не мог приспособиться к изменившимся обстоятельствам Ленинграда и погиб от истощения среди своих попугаев.
Родители поэта имели пять человек детей. Один из сыновей изучал артиллерию, готовился к научной деятельности и рано погиб от душевного недуга. Одна из сестер поэта была зубным врачом и, по его словам, придавала своей профессии какой-то особый характер мистического служения человечеству, чем производила странное впечатление на окружающих. Другая сестра работала как художница во Флоренции и выставляла свои работы за границей. «Все мои братья и сестры, – сказал мне поэт, – имели какие-то психические препятствия к браку».
Поэт родился по счету третьим, преждевременно-недоношенным, у него была кормилица. Вырос в глухой, лесистой местности – его отец был чиновником Удельного ведомства в Каринском округе. Он помнит себя застенчивым мальчиком, склонным к уединению. Во все периоды жизни он был далек от обывательской тишины и порядка. Именно про него, наверное, не говорили, что он «мальчик как мальчик» или что у него все «suo anno». У него все было не «как у людей». Конечно, этот уход от обычных норм существования был патологическим, но отмеченным талантом.
Немного рахитичный, он в общем развивался правильно. В детстве почему-то «стал нюхать эфир с удовольствием». В отрочестве у него прошла полоса религиозных мечтаний. Однако уже в это время «стрелка его характера», – можно сказать, повторяя слова Локка, – «всегда склонялась в ту сторону, в которую ее из начала направила природа», – он обнаружил наклонность к математике, физике и логике. Поступив в третий класс гимназии, учился легко и кончил ее хорошо в 17 лет, но на этом и кончились успехи его официального обучения. По окончании гимназии начинаются его университетские скитания с факультета на факультет – первый год он был на математическом факультете, 3 года на естественном и один год на филологическом в Петербургском университете. Его отношение к университетским занятиям приблизительно таково, как и Блока, но еще своеобразнее. Он везде работает, но «по-своему». «Никогда не мог заставить себя держать экзамены» – так он мне заявил об этом периоде жизни.
Проблема любви в жизни Хлебникова с самой юности ставилась и разрешалась своеобразно. «Влюблялся Хлебников невероятное количество раз, – писал о нем Дм. Петровский, – но никогда не любил по-настоящему». Несомненно, в этом вскрывается шизоманическая черта – амбивалентность, наклонность удерживать в сознании полярно-противоположные содержания (П. М. Зиновьев). Способный к половым мечтаниям и сантиментальным побуждениям, говорит Дюпуи, шизоман равнодушен к сексуальной жизни и даже избегает ее. Это хорошо отражено в новелле Панини «Тот, кто не умел любить». В собранном мною анамнезе я отметил, что пациент начал половую жизнь поздно и она вообще играла очень малую роль в его существовании.
Одно время, по его словам, злоупотреблял алкоголем.
В своей жизни В. Хлебников, по-видимому, не имел ни постоянного местожительства, ни постоянных занятий в обычном смысле этого слова. В вечных скитаниях то в Царицыне, то в Астрахани, то в Москве или в Харькове и Ленинграде и в других городах он терял свои вещи, иногда их у него похищали воры. Рукописи он свои тоже постоянно терял, не собирая и не систематизируя их. Про него можно сказать то, что другим психиатром написано про другого талантливого французского писателя Жерара де Нерваля: «Всем своим существом он вошел в жизнь литературной богемы и с тех пор никогда не научился никакой другой жизни».
Недаром в 1918 году им была направлена в правительственные учреждения «Декларация творцов», в которой проектировалось, чтоб «все творцы, поэты, художники, изобретатели должны быть объявлены вне нации, государства и обычных законов». «Поэты должны, – говорилось далее, – бродить и петь».
Неудивительно, что при таком умонастроении у него были бесконечные недоразумения с отбыванием воинской повинности, тем более что он в своих странствованиях в то переходное время попадал в зоны различных правительств. Еще в гимназии он страдал неврастенией от 15 до 17 лет. В 1916-м и в 1917 году дважды пользовался пятимесячным отпуском по неврастении, а кроме того, долго лечился в лазарете. Короткое время служил в Запасно-пехотном полку. «Службу нес плохо», – лаконически заявил мне поэт.
Соматическое состояние довольно удовлетворительное – он дважды перенес воспаление легких – в детстве и в возрасте 24 лет. Потом страдал вегетоневрозом в форме бронхиальной астмы.
Литературной деятельностью начал заниматься с 1910 года.
В сущности, В. Хлебников всегда выполнял свою программу, он «бродил и пел», охваченный странными мечтаниями. По-видимому, самым важным делом в своей жизни он считал те мистические вычисления, которыми он занялся с 1905 года.
Он уверял, что существует особое, постоянное соотношение между выдающимися событиями истории, между рождениями великих людей, 365, умноженное на «n», а для войн 317, умноженное на «n». Занятый «законами времени», он следил за какими-то «точками времени» и «хорошими и плохими днями». Вячеслав Иванов высоко ценил Хлебникова как поэта и сожалел об его увлечении вычислениями. Некоторые смотрели на них как на «математическую ахинею», а иные находили «пророчества» в его вычислениях. Так, Радин в своей статье «Футуризм и безумие» вспоминает, что, по мнению некоторых, в сочинениях В. Хлебникова точно предсказано падение России в 1917 году. Дм. Петровский в своей «Повести о Хлебникове» упоминает о «предсказании» смерти Китченера.
Параллельно с Государством Пространства он грезил о Государстве Времени. Для этого он основал общество 317. Ниже я привожу нигде не опубликованное его произведение, где эта идея получила свое яркое выражение. «В моем разуме, – говорит он в нем, – восходишь ты, священное число 317 среди облаков не верящих в него». Среди жизни, напоминавшей грезы наяву, – Хлебников ухитрялся что-то делать и что-то писать. Это был для него, по выражению Блока, своего рода «всемирный запой». Характерно для него ощущение несвободы своей личности, сомнения в реальности окружающего и ложное
