соответствующие иллюстрации из характерографии Достоевских.
Говоря о «мелочной педантичности» образа жизни эпилептиков, Бумке [211] пишет, что в их домашней обстановке «каждый предмет должен стоять точно на своем месте».
Продолжение предыдущей цитаты из Бумке: «…Каждый пустяковый расход и каждая мелочь в доме вплоть до детских игрушек записывается и берется на учет».
А. М. Раппопорт («Эпилептоиды и их социальные реакции»): «Мне говорила жена одного эпилептика: «Вы не можете себе представить, какой это ужасный человек. Он вечно возится, пересаживает какой-нибудь гвоздик на пол-аршина и при этом объясняет, что я его вбила неправильно, тут можно зацепиться и порвать платье и т. д. – по целым дням».
В лице М. А. Достоевского можно видеть особую разновидность эпилептоидного характера, в основе которой лежит сочетание мелочности с интенсивными проявлениями своевольного полюса, в форме деспотизма. Эта комбинация, весьма типичная и частая среди эпилептиков и эпилептоидов, в то же время чрезвычайно тягостна для окружающих, тем более что к указанным чертам, как правило, всегда присоединяется еще крайняя раздражительность и вспыльчивость. В частности, что касается отца писателя, то он становится даже жертвой своего характера (и, конечно, своей эпохи) – его убивают крепостные крестьяне принадлежавшей ему деревушки.
Одним из проявлений комплекса обстоятельности может также быть своеобразное вязкое многословие эпилептиков и эпилептоидов. С исключительной силой эта черта проявилась у племянника Ф. М. Достоевского, А. П. Карепина.
Интересно, что наиболее яркие проявления эпилептоидной обстоятельности мы встречаем у тех же самых представителей рода, у которых наиболее интенсивно выражена и своевольно-кроткая полярность. (Хотя, с другой стороны, не все лица с обострением этой полярности являются в то же время носителями черт эпилептоидной обстоятельности.) При этом различные элементы комплекса обстоятельности могут комбинироваться как с преимущественно своевольными (М. А. Достоевский), так и с преимущественно кроткими (А. П. Карепин) проявлениями, хотя, по-видимому, чаще с первыми, чем с последними.
Одним из наиболее частых и характерных проявлений комплекса эпилептоидной обстоятельности является повышенная, доходящая иногда до совершенно исключительных размеров, любовь к подробностям. Если обратиться к ближайшим родственникам писателя, то здесь эту своеобразную «жажду подробностей» можно проследить на протяжении по крайней мере трех поколений. Об этом говорят воспоминания современников, многие места из семейной переписки и т. п. источники. Приведу подобного рода свидетельства относительно трех представителей изучаемого нами рода, принадлежащих к трем последовательным поколениям, а именно по отношению к отцу писателя, самому писателю и сыну последнего, Федору.
М. А. Достоевский (отец писателя). Из писем его к своим старшим сыновьям, Михаилу и Федору: «Пишите теперь об самой малейшей вещи подробнее… уведомляй меня аккуратно об самом малейшем обстоятельстве…»
Ф. М. Достоевский. Из писем его к своей жене: «Пиши обо всех мелочах… Пиши мне побольше подробностей о себе, не пропускай ничего… Больше мелких подробностей… уведомляй о каждой мелочи… Пиши о себе все до последней подробности… Пиши обо всем, поболее частностей, мелочей…» и т. д.
Ф. Ф. Достоевский (сын писателя). Из воспоминаний Л. С. Михаэлис: «…Иногда было прямо-таки мучительно не только рассказывать ему, но и слушать как он рассказывает о чем-либо. Меня всегда удивляла эта его любовь к мельчайшим подробностям. Если, например, я видела какую-нибудь нашу знакомую, то должна была точно описать ему все, что на ней было надето: шляпу, ботинки, фасон ее платья, его материю, отделку, цвет и т. д., и т. п. Прося рассказать о каком-либо факте, он всегда просил рассказывать как можно подробнее».
Отмечу, между прочим, что Ф. Ф. Достоевский лишился своего отца, когда ему не было еще десяти лет, так что о прочных воспитательных воздействиях, влиянии примера и т. п. в данном случае едва ли приходится говорить.
Любовь к подробностям, являясь одной из основных черт в семейной характерологии Достоевских, как уже упоминалось выше, играет столь же большую роль и в творчестве самого Достоевского. «Я вывел неотразимое заключение, – пишет он X. Д. Алчевской (9 апреля 1876 г.), – что писатель – художественный должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность. У нас, по моему, один только блистает этим – граф Лев Толстой. Victor Hugo, которого я высоко ценю, как романиста… хотя и очень иногда растянут в изучении подробностей, но, однако, дал такие удивительные этюды, которые, не было бы его, так бы и остались совсем неизвестными миру. Вот почему, готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение – не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего».
Не менее значительную роль комплекс обстоятельности, хотя и в несколько иных проявлениях, играет в характерологии семьи одного из братьев Достоевского – Андрея. Здесь так же, как и в предыдущей ветви, проявления комплекса можно проследить в каждом из трех последовательных поколений, и притом, как и в предыдущей ветви, исключительно среди представителей мужского пола.
Прежде всего, что касается самого Андрея Мих. Достоевского, то он, в отношении развития комплекса обстоятельности, в частности в отношении любви к подробностям, вряд ли уступает своему отцу и своему гениальному брату. Об этом свидетельствует весь текст его обширных семейных воспоминаний, каждая сделанная им запись. Точно так же и в воспоминаниях о нем различных лиц неизменно подчеркивается его исключительная «точность и аккуратность». В этом отношении заслуживает внимания также его своеобразная система вязанья, с педантичным предварительным подсчетом числа петель в различных направлениях, которой он предавался с таким усердием. В доме его дочери (В. А. Савостьяновой) мне показывали сохранившиеся после него листы бумаги с многочисленными столбцами подобного рода подсчетов. Соответственно этому и само вязанье выполнялось им с исключительной пунктуальностью и аккуратностью.
Старший из сыновей А. М. Достоевского, Александр, был выдающимся ученым-гистологом. Укажу хотя бы, что ему принадлежит честь открытия яиц лошадиной аскариды с половинным (гаплоидным) числом хромосом. С характерологической точки зрения обращает на себя внимание та исключительная тщательность, с которой он изготовлял свои обширные коллекции микроскопических препаратов. Недаром д-р И. Э. Шавловский в некрологе об А. А. Достоевском, помещенном в журнале «Врач», называет его «одним из самых трудолюбивых и добросовестных деятелей русской науки». Вот что читаем мы в этом некрологе: «Необыкновенно изящные препараты по кариокинезу, а также по созреванию и оплодотворению яйца, в скором времени доставили покойному известность, как выдающемуся технику… Обладая, кроме необыкновенного технического таланта, еще и необыкновенным трудолюбием, покойный оставил кафедре гистологии громадное собрание превосходных препаратов, между ними многочисленные полные ряды срезов зародышей некоторых органов…» При чтении этих строк, относящихся к Александру Достоевскому, невольно вспоминаешь об его отце. Более чем вероятно, что необыкновенная по своей педантичности система вязания А. М. Достоевского и не менее необыкновенная тщательность микроскопических работ его сына суть различные проявления одних и тех же характерологических элементов.
Пример Александра Достоевского, не говоря уже о самом писателе, показывает, какую пользу может оказывать человеку, в частности писателю или ученому, комплекс эпилептоидной обстоятельности. Однако далеко не всегда обстоятельность эпилептоида повышает их рабочую ценность. Объясняется это тем, что при дальнейшем количественном усилении
