Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека

совершенно несомненно, что только социалистическое общество может приютить и дать отличное воспитание этой дисциплине и не дать ей превратиться в ту мечтательную и бесплодную мещаночку, в которую она силой социальных условий обречена превратиться (и уже превращается) на Западе (если не в бравого тевтонского фашиста).

В самом деле, чем является в настоящее время евгеника? С одной стороны, это наука об улучшении наследственных свойств человека, иными словами, одна из наук, занятая развитием производительных сил, изыскивающая пути победы над природой на одном из самых трудных фронтов – на фронте борьбы за самого человека. Опершись на мощный фундамент современной генетики, указывая на блестящие примеры зоотехников и селекционеров-ботаников, творящих жизнь по своей воле, часто по заранее намеченным планам, – евгеника обещает такие же достижения и на пути улучшения самого человека, которого действительно можно и следует во многих отношениях улучшить. Но, с другой стороны, ни о каких успехах евгеники, кроме разговорных, на Западе не может быть и речи.

Анализируя судьбы евгеники, известный наш евгеник все время колеблется, считать ли ее наукой или… религией. И решает (точнее, решал в 1922 г.), что «Евгеника – религия будущего и она ждет своих пророков». С таким решением вопроса мы согласиться не можем, потому что тогда к религии следовало бы отнести и свиноводство, и птицеводство, и селекцию капусты, и всякое вообще творчество новых живых форм в соответствии с хозяйственными запросами человека. Религией называет (вслед за Гальтоном) Кольцов евгенику, а не наукой потому, что «наука, не имеющая, возможности решить вопрос о добре и зле, не в праве определить идеал той высшей человеческой расы, к установлению которой надо стремиться» [257] . Это – метафизическая постановка вопроса. Ибо евгенический идеал устанавливается не мечтами великих умов, а суровой жизнью. Из того, что «античный грек, суровый римлянин, христианин, магометанин, социалист и евгеник» устанавливали себе различные идеалы, вовсе не следует, что мы должны отказываться от научного исследования вопроса о тех мероприятиях, которые могут и должны быть организованы для того, чтобы те силы и потенции, которые заложены в генофонде обитателей нашего Союза, получили возможность наилучшего развития. Идеалом рабовладельца-римлянина был вождь-завоеватель, а идеалом американского мещанина – банкир, не потому что они «свободно увлекались» различными евгеническими типами, а потому, что банкирская контора на улицах древнего Рима была бы так же смешна, как и слоны Ганнибала на улицах Нью-Йорка наших дней.

Задачей евгеники вовсе не является составление и осуществление какого-то «идеального сверхчеловека», вне времени, пространства и социальной среды обитающего. Это можно было бы вполне назвать «утопической евгеникой», в параллель с утопическим социализмом, фантазировавшим о формах социалистического строя без учета производственных отношений и классовых противоречий.

О религии, применительно к евгенике, можно говорить во всяком случае лишь иносказательно, в смысле «не-науки». Называя евгенику религией, Н. К. Кольцов имеет в виду невозможность научно обосновать тезис о необходимости улучшения человеческого рода и считает, что должна быть известная вера в нужность этого («хочешь – веришь, хочешь – нет»). Однако, как известно, религиозный идеал вовсе не является «субъективным», объективно необусловленным, с одной стороны, а с другой – стремление человека все совершенствовать и улучшать не имеет никакого мистического элемента, присущего всякому религиозному настроению. Поэтому правильнее задаваться вопросом не о том, религия ли евгеника или наука, но наука ли она или утопия. Как увидим сейчас, в одних условиях она оказывается утопией, а в других – наукой.

Действительно, не только неопределенность идеалов буржуазной евгеники заставляет относить ее в область «религии будущего». Причиной этого является ее полная беспомощность вмешаться в частно-семейный быт капиталистического общества. Как бесплодная дева, она может мечтать лишь о том, что вот красивые и умные мужчины будут выбирать себе в жены красивых и умных женщин и будут у них красивые и умные детки. Ничего этого, конечно, в капиталистическом обществе не будет, а будут там верхушки правящего класса покупать себе жен и заставлять их рожать себе в небольшом числе наследников. В той битве всех против всех, которой является капиталистическое общество, каждый спекулянт, нажившийся на перекупке акций, будет и должен считать себя самым евгеническим типом и разубедить его в этом не будет, конечно, никакой возможности. «Всякий класс, добившийся господства, – пишет Плеханов в «Materialismus militans», [258] – естественно склоняется к самодовольству. А буржуазия, господствующая в обществе, основанном на ожесточенной взаимной конкуренции товаропроизводителей, естественно склоняется к такому самодовольству, которое лишено всякого альтруизма. Драгоценное «я» всякого достойного представителя буржуазии целиком заполняет собой все его стремления и все его помышления».

Лозунг западной евгеники о том, чтобы «евгенический муж» подбирал себе «евгеническую» жену, является совершенно бессмысленным и ненаучным. Если умный будет выбирать себе умную жену, то оставшийся дурак женится на оставшейся дуре и еще вопрос, кто из них наплодит больше потомства. И никакими «поощрениями к размножению» помочь здесь будет невозможно, ибо умная жена не будет рожать наперегонки с дурой не потому, что она ограничена в средствах, а потому, что она умная и в рожательную машину превращаться не хочет.

Не менее бесплодны и все остальные меры, предлагавшиеся западной евгеникой: стерилизация, запрещение браков и пр. Для того чтобы эти меры могли оказать хоть какое-либо заметное влияние, они должны проводиться в таких широких размерах, которые могла бы осуществить лишь какая- либо ассиро-вавилонская или египетская деспотия. Да и последней это вряд ли было бы под силу.

В таких условиях естественно, что евгеника обречена на полное бесплодие и на превращение из науки если и не в религию, то просто в маниловщину. Это своеобразное положение евгеники в буржуазном обществе отлично сознают и многие видные биологи. «Приходится признать, – пишет Донкастер, – что в настоящее время эти вопросы не входят в область «практической политики», но вряд ли можно сомневаться, что нация, которая первая сумеет ввести их в практику жизни, быстро приобретет мировое господство» [259] . Корренс, один из основателей менделизма, о положительной работе генетики, применительно к человеку, говорит еще пессимистичнее: «Преднамеренное комбинирование или накопление выгодных зачатков следует признать невозможным, пока мы не пересоздали всей нашей культуры» [260] . Так как пересоздание культуры вовсе не входит в программу германской науки, то этот пессимизм в устах немецкого профессора вполне естествен, но нота грусти в этих строках навеяна именно сознанием, что в «нашей культуре» столь мощное оружие оказывается остающимся без употребления.

В чем же главная суть этих обеспложивающих евгенику условий? Мы отвечаем – в частно-собственнической системе хозяйства и основанной на этом семье.

Самодовольный собственник-буржуа признает только собственных детей. Его жена должна рожать ему только его детей. Всякое нарушение его прав в этой области он не прощает так же, как не прощает взлома своего сейфа. И если ему нужен наследник, а барышня из евгенического бюро доказывает ему, что его сын будет бездарным или астеником, то ее слова несомненно падут на каменистую почву. Да и в рассуждении того, иметь или не иметь ему побочных детей, он тоже менее всего будет соображаться с указаниями евгеники. Еще меньше у него в этом смысле оснований заботиться о рабочем классе. Последний же, задыхаясь от безработицы, нужды и лишений, естественно направляет свои силы в первую очередь на борьбу за элементарное улучшение условий своего существования, справедливо видя в свержении капиталистического строя единственный радикальный способ уничтожения гнета и насилия. При капитализме ему не до евгеники.

Решение вопроса по организации отбора в человеческом обществе несомненно возможно будет только при социализме после окончательного разрушения семьи, перехода к социалистическому воспитанию и отделения любви от деторождения. Остановимся прежде всего на последнем. В настоящее время в замкнутой семье деторождение является результатом любовных отношений, общения между супругами. Оба эти момента, любовь и зачатие, не имеющие по существу ничего общего между собой, связаны воедино биологически, так как наслаждения, доставляемые половым общением, служат приманкой самца к самке, мужчины к женщине. Нет сомнения, что эта сторона дела (наслаждение) является ценнейшим достоянием человека, и при всяком строении общества мужчина и женщина, вступая в брак, будут с полным основанием дорожить им. Ничего предосудительного в этом, конечно, нет.

Биологически «любовь» представляет сумму безусловных и условных рефлексов и сопровождается размножением. Но при сознательном отношении к делу деторождение может и должно быть отделено от любви уж по одному тому, что любовь является совершенно частным делом любящих, деторождение же является, а при социализме тем более должно явиться, делом общественным. Дети нужны для поддержания и развития общества, дети нужны здоровые, способные, активные, и общество вправе ставить вопрос о качестве продукции и в этой области производства.

Мы полагаем, что решением