дискуссию по вопросам генетики с широким привлечением научной общественности…» Кольцов играл ключевую роль в организации сопротивления сталинщине на сессии ВАСХНИЛ 1936 г. Расправа над ним перед новой дискуссией, особенно если удастся добиться признания им собственных ошибок, основная цель работы комиссии.
Комиссия провела четыре заседания; особое место в этом расследовании занимает заседание 15 апреля, на котором Кольцов отвечал на вопросы заинтересованных судей. Вопросы составлены таким образом, что любой ответ означает поражение.
Здесь вспоминается рассказ Кольцова, который передал зоолог Иван Иванович Пузанов. Путешествуя в молодости по Италии, Кольцов остановился в гостинице, устроенной в старинном монастыре. В душную ночь он вышел на галерею, опоясывающую внутренний дворик. Там он увидел странную картину, живописную процессию средневековых монахов с факелами и орудиями пыток, ведущих жертву на казнь. Кольцов решил, что снимают историческую кинокартину. Утром служитель ответил ему, что ночью никого не было, но в давние времена здесь действительно был суд инквизиции, и теперь некоторые постояльцы видят порой исторически очень точные видения. Теперь видение приключалось наяву.
Цель заседания 15 апреля – сломить волю Кольцова, заставить его «разоружиться».
…Сокамерник говорит Николаю Павловичу Анциферову: «Вот что я вам посоветую. Поймите, им нужно одно – сломить вашу волю. На их языке это значит «разоружиться». Если ваша воля сломлена, вы уже не опасны, и приговор будет мягче. Запомните это. А рано или поздно они сумеют заставить вас разоружиться» [460] …
Начал атаку Бах, ссылаясь на старые евгенические работы Кольцова: «…Но разве Вы отреклись от этого?..» Кольцов легко нейтрализовал оппонента и перешел к другим вопросам. Он скорее нападает, чем защищается. Он заставляет Баха и Коштоянца фактически признать, что они не читали критикуемые ими в «Правде» его статьи. Обращаясь к Баху, он обвиняет Презента, не называя его имени, в организации травли: «…Алексей Николаевич, позвольте мне сказать. Я остаюсь при убеждении, что когда Вы давали свою подпись, перед этим Вы не прочли моей статьи, а доверили тому лицу, которое вынуло эти цитаты и исказило весь их смысл». Презент – он не был членом комиссии, но играл в ней ведущую роль – твердой рукой направляет Баха: «…нам следует повторить тот вопрос, который был поставлен проф. Кольцову в 1936 году на активе в ВАСХНИЛ». Бах вспоминает задачу: «У нас есть сформулированные такие вопросы: как Вы, Николай Константинович, расцениваете Ваши евгенические работы и какие пути критической оценки той деятельности Вы сами намечаете. Желательно было бы получить ответ на этот вопрос». Кольцов: «Я не знаю, что значит «пути критической оценки». Что Вы под этим подразумеваете? Если Вы думаете требовать от меня какого-нибудь отречения, то я отрекаться не буду. Это было историческое время. Я в Уриеля Акосту превращаться не буду и отрекаться не буду…»
…Постановка «Уриеля Акосты» на сцене Охотничьего клуба силами любителей Общества искусства и литературы 9 января 1895 года была событием в жизни театра Москвы. «Напомню содержание пьесы Гуцкова «Уриель Акоста», которую поставило Общество искусства и литературы, – пишет Станиславский, родственник Кольцова. – Философ-еврей Акоста написал кощунственную с точки зрения фанатиков-раввинов книгу. Во время праздника в саду богача Манассе, дочь которого любит Акосту, являются раввины и проклинают еретика. С этой минуты Акоста становится отверженным. Чтобы очиститься, он должен публично отречься от своих идей и убеждений. Его учитель, невеста, мать, братья умоляют его покаяться. После нечеловеческой внутренней борьбы в душе Акосты, философа и любовника, побеждает последний. Философ ради любви идет отрекаться от своих религиозных идей в синагогу. Но во время обряда снова идеи побеждают любовь. Акоста во всеуслышанье подтверждает свою ересь, и толпа фанатиков-евреев бросается, чтобы растерзать преступника. В последний раз Акоста видится со своей невестой на ее свадьбе с другим, богачом. Но, верная своей любви, невеста уже выпила яд и умирает на руках всеми проклятого еретика. Акоста тоже лишает себя жизни. Двумя смертями любовь празднует свою победу» [461] …
По ходу дела Кольцов объясняет задачи евгеники: «Я считаю, что вступая в браки, родители должны подумать о детях, должны дать здоровое потомство. Что оно будет хорошо воспитано, я не сомневаюсь, так как в Советском Союзе оно будет хорошо воспитано». Здесь звучит тема «порода или воспитание», которая в контексте времени имела смысл выбора: законы природы – либо воля начальства. Обмен репликами: «Комаров. Он [Презент] говорит, что у Вас было обращено недостаточное внимание на влияние внешних условий на процесс наследственности». Кольцов: «Он говорит, что можно кормлением превратить таракана в лошадь».
Бах продолжает настаивать, Кольцов упорно не принимает правил игры, и часа через полтора Бах выдыхается. Эстафета переходит к Колбановскому (он примет участие в организации дискуссии 1939 г.), но и он долго не выдерживает и на реплику Кольцова, что он не контрреволюционер, взрывается: «…вся Ваша деятельность, все Ваши высказывания, все Ваше поведение на этом заседании вопиют против большевизма… Ни в коем случае большевик не станет так упорствовать в своих ошибках… как это делаете Вы сейчас».
Требование «разоружиться» звучит и на следующий день – на заседании Президиума АН СССР по результатам работы комиссии. Колбановский зачитывает доклад, в резюмирующей части он переходит от института к Кольцову: «…следует признать, что если он не выступит открыто и развернуто с критикой своих прежних мракобесных писаний и не вскроет их теоретических основ, то оставлять его на высоком посту члена-корреспондента Академии наук СССР и академика ВАСХНИЛ, а также директором института нельзя, политически недопустимо».
Ответное слово Кольцова прерывает Гращенков: «А как сегодня Вы это дело оцениваете?» Затем: «Но все же, как Вы сегодня оцениваете эти высказывания?» Наконец: «Вычеркивать это не нужно, а судить нужно».
О. Ю. Шмидт, фактически руководивший ходом заседания, подвел итог: «…Но тут билась с Вами Комиссия, и Президиум ждет от Вас ответа, что же Вы теперь, созревший, уже немолодой, известный ученый, прошедший весь свой путь вместе с советской властью, считаете ли Вы эти взгляды правильными или нет?.. А если Вы не считаете их правильными, то заявили ли Вы об этом, где и когда? И если не заявили, то почему не заявили? Угодно ли Вам заявить об этом сегодня, сейчас, в общепринятой форме, т. е. не напечатав две строчки, а дав соответствующий разбор своих лжеучений в том или ином научном журнале, или еще лучше, во всех тех журналах, где печатались ранее лжеучения, во всех журналах, где они нашли отклики, в том числе и в заграничных журналах? Мне казалось бы, что это долг всякого советского ученого, элементарный долг перед партией!..» [462] И рекомендует Кольцову самому придумать себе вину.
Кольцов, если воспользоваться его выражением, – «особь с врожденным фактором независимости», и как таковая подлежал уничтожению. Но Сталин оценил его стойкость (и посмеялся над бессилием инквизиторов): Кольцов остался на свободе и мог пользоваться своей личной лабораторией. Ему была назначена более изощренная казнь: смотреть, как разрушается его институт, не будучи в состоянии что-либо сделать.
В конце 1940 г. Н. К. Кольцов работал в Публичной библиотеке в Ленинграде над докладом «Химия и морфология», который предполагал зачитать на юбилее МОИП. Он умер 2 декабря 1940-го. Официальной причиной смерти были названы инфаркт и последующая ошибка случайного врача, которая привела к тромбоэмболии. Отдав распоряжения, приняла яд Мария Полиевктовна. На траурном митинге в ИЭБ было зачитано ее предсмертное письмо. Особенно в нем запомнилось, что однажды ночью во время болезни Николай Константинович вдруг отчетливо сказал: «Как я желал, чтобы все проснулись, чтобы все проснулись».
Глава XII ПОСЛЕ КОЛЬЦОВА
В августе 1948 года была запрещена всякая научная генетика.
После нескольких лет полного молчания были созданы лаборатории С. Н. Давиденкова (но он вскоре умер, и лабораторию продолжила Е. Ф. Давиденкова), В. П. Эфроимсона, А. А. Прокофьевой-Бельговской, Е. Е. Погосян, М. А. Арсеньевой, планы которых включали вопросы медицинской генетики.
Межвузовская конференция по экспериментальной генетике 1961 года с фантастически богатой программой, запрещенная в последний момент, предполагала 30-минутный доклад «Цитогенетика человека» А. А. Прокофьевой-Бельговской, ученицы Филипченко и Мёллера. Там был доклад ученицы Давиденкова – Н. А. Крышовой с соавторами, о географическом распределении и наследственности прогрессивной мышечной атрофии и еще два, по близнецовому методу, да и другие доклады по смежным темам.
В конце 1962 г. Институт экспериментальной медицины АМН СССР организовал симпозиум по изучению проблем медицинской генетики. К симпозиуму был подготовлен сборник «Проблемы медицинской генетики» под ред. действ. чл. АМН Д. А. Бирюкова, на тот же 1962 год был запланирован его выход в свет. Сборник был запрещен, запрет потерял силу лишь после стыдливого полу-осуждения лысенковщины в октябре 1964 г. при снятии Н. С. Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС. Сборник был выпущен в свет в 1965 г. ленинградским отделением издательства «Медицина». Он был посвящен «светлой памяти выдающегося советского клинициста-генетика Сергея Николаевича Давиденкова» и включал предисловие Д. А. Бирюкова и статьи С.
