5-м выпуске «Клинических лекций по нервным болезням».
В ответ на прогресс молекулярной генетики, когда продажная девка империализма пошла на службу коммунизму, Медгиз в 1963 г. выпустил в свет брошюру для защиты власти группы Лысенко – Презента [470] . «…теория вейсманизма-морганизма закрывает пути для правильного изучения этиологии и патогенеза наследственных болезней…», – угрюмо заклинал автор, имея в виду русскую евгенику 1920-х и медгенетику 1930-х годов. Он помянул и реформистов-евгенистов, ставя им в укор нецитирование трудов И. В. Мичурина и Т. Д. Лысенко, и ссылался также на статьи: С. Давиденков «Генетика медицинская», БМЭ. Т. 6; С. Давиденков, В. Эфроимсон. «Наследственность человека» БМЭ. Т. 19). На этой вялой брошюре лысенковская медгенетика, не начавшись, закончилась.
В СССР был ряд первоклассных биологов и врачей, теперь уже старшего поколения, желавших заниматься медицинской генетикой и способных внести весомый вклад в ее возрождение, часть из них упомянута выше в этом разделе. Теперь, конечно, нельзя было ограничиться русской евгеникой 1920-х и русской медгенетикой 1930-х: англо-американские реформисты-евгенисты за 1930–1945 годы, дистанцируясь от расизма, антисемитизма и политики стерилизации, тихо вырабатывали цитогенетические и биохимические методы выявления рецессивных патологических генов (у здоровых, по видимости, людей) и подготовили прогресс и мощный всплеск генетики человека 1950-х годов, так что первый Международный конгресс по генетике человека состоялся уже в 1956 г. в Копенгагене, 2-й – в Риме в 1961-м, 3-й – в Чикаго в 1966-м).
Показателен случай фенилкетонурии, диагностика которой стала в результате этих работ легкой и дешевой. (Гальтоновская инаугурационная лекция Лайонела Пенроуза, напечатанная в журнале «The Lancet», посвящена этому заболеванию и озаглавлена «Фенилкетонурия: Проблема Евгеники»; именно он в 1954 г. переименовал «Annals of Eugenics» Гальтоновской лаборатории в «Annals of Human Genetics».)
Помнится, в 1970-е гг. В. П. Эфроимсон смеялся, что у каждого новорожденного папуаса из пятки берется капля крови и мгновенно отправляется в Новую Зеландию, где тут же выявляется картина возможных наследственных заболеваний – а у нас не могут разложить в пеленки новорожденным копеечные промокашки с экспресс-тестом на фенилкетонурию (фенилкетонурия особенно распространена среди славянской расы, поэтому в России желательны серьезные тесты). Он, конечно, знал, что в 1920-е годы в Новой Зеландии было 4 филиала Лондонского о-ва евгенического воспитания, а также самостоятельное общество, и два в Австралии, одно в Мельбурне, другое в Сиднее, так что не только биологи и врачи, но и общество в целом готово было подхватить новейшие биохимические методы, нацеленные на охрану здоровья населения, и дать им жизнь.
В нашей стране было возможно полномасштабное возрождение традиции освоение современных подходов и восприятие новых обильных результатов. Тогда был ряд замечательных молодых генетиков, сочетавших в своей работе русские традиции с западными достижениями. Кир Гринберг создал лучшую в стране медико-генетическую консультацию. Лидия Калмыкова изучала гетерогенность заболеваний нервной системы [471] и проводила исследования географического распространения ряда заболеваний различной этиологии. Юрий Рычков организовал масштабные экспедиции для изучения генофонда изолятов человека [472] . Эти работы, а также исследования ряда других авторов совершенно недвусмысленно продолжали традицию евгеники Кольцова.
В 1969 г. был организован Институт медицинской генетики АМН СССР, ядро которого составили сотрудники отдела Н. В. Тимофеева-Ресовского (Н. П. Бочков, В. И. Иванов, Е. К. Гинтер), лабораторий А. А. Прокофьевой-Бельговской и В. П. Эфроимсона, и Первая Всесоюзная конференция по медицинской генетике прошла в ноябре 1975 года.
Тем временем самому Тимофееву-Ресовскому не было позволено создать лабораторию генетики человека (он предполагал пригласить для заведования В. П. Эфроимсона) в его отделе из 5 лабораторий в Обниске, рядом с первой в мире атомной электростанцией. Когда Эфроимсон ушел в Институт медгенетики, его бывшую лабораторию возглавила Л. Г. Калмыкова. Лаборатория нашла место в Институте общей генетики Н. П. Дубинина, где вела исследования генетики популяций человека.
Полномасштабную историю русской медицинской генетики желал написать И. И. Канаев, но из-за общего настроения особенно не продвинулся; он опубликовал по этой теме лишь две заметки. Важный обзор с библиографией в 149 названий опубликовал В. П. Эфроимсон [473] .
Планировался и специальный журнал, но тогда он не возник. Первый с 1930-х годов журнал, посвященный изучению человека, «Человек» под редакцией Б. Г. Юдина, был создан в 1990 г. при Академии наук СССР и ее Институте человека. Лишь в 2001 г. Общество медицинских генетиков организовало свой «Журнал медицинской генетики».
Сусловская машина удерживала сталинский запрет на ознакомление широкой публики не только с достижениями медицинской генетики, но и с самим фактом ее существования. (Подобные запреты располагают к возникновению монополии по типу лысенковской.) Конечно, дозволялись сборники трудов, монографии, переводные учебники. Но даже появление статьи о генетике и эволюции человека в общедоступном издании, вроде журнала «Вопросы философии», становилось событием, о котором говорили.
Популярные и литературные журналы были для этих тем закрыты. Появление в «Новом мире» в 1971 году очерков проф. В. П. Эфроимсона «Эволюция альтруизма» и акад. Б. Л. Астаурова «Homo sapiens et humanus», посвященных одному из аспектов эволюции человека – тематики евгеники Н. К. Кольцова, – было сенсацией: об этом, оказывается, можно говорить!
Очерки вызвали колоссальный интерес у публики, но также и попытку рвущегося к монополии акад. Н. П. Дубинина обвинить борца за автономию науки Б. Л. Астаурова в чудовищных идеологических преступлениях. Дело шло к осуждению
Идеологическое начальство поддерживало стереотипы сталинской эпохи, и проблемы биологии человека, в особенности эволюции и генетики человека, продолжали пользоваться чудовищной репутацией. Генетик-эволюционист Ю. И. Новоженов выпустил в Свердловске в 1983 г. небольшую в академическом стиле книгу «Филетическая эволюция человека». Но лишь в 1991, 1997, 1999 и 2005 гг. он публиковал книги, прямо касающиеся тем евгеники Кольцова [474] .
Исследователи избегали этих тем. Например, экспериментальная модель эволюции акад. Д. К. Беляева, построенная к началу 1960-х годов, подразумевала наиболее плодотворные приложения к эволюции человека, особенно к современному этапу эволюции человека, так как ответом на изменение экологической обстановки (стресс из-за локальных загрязнений) и демографических условий (стресс из-за локальных перенаселений) будет очень быстрый комплексный эволюционный сдвиг. Однако в обстановке жесткого идеологического давления приложения к человеку обсуждать не приходилось. В ряде речей конца 1970-х Д. К. Беляев намекал на этот аспект, но впервые он прямо заявил, что его модель приложима к человеку и она даст здесь важнейшие результаты, лишь на дискуссии по вопросам эволюции, организованной Еленой Саканян в 1980 г. для съемок ее фантастического фильма «Кто разбудит аксолотля?» (1981), посвященного нерешенным вопросам теории эволюции. Самый жесткий запрет на медицинскую генетику был наложен в кинематографе. Тем не менее Елена Саканян сняла фильм о проблемах медицинской генетики, связав его с генетическим конгрессом в Москве в 1977 году, где интервьюировала Виктора Мак-Кьюсика (США) и Жерома Лежена (Франция). Фильм «Генетика и мы» вышел на экраны в 1978 г.
На два несостоявшихся масштабных проекта указали Р. Л. Берг и В. П. Эфроимсон. «В 1959 году Давиденкову предложили создать в рамках Академии медицинских наук Институт медицинской генетики», писала Р. Л. Берг, но проект не осуществился. «Давиденков организовал все же Лабораторию медицинской генетики, и она существует поныне. Он умер, не успев даже наметить тематику лаборатории» [475] . Лаборатория под руководством Е. Ф. Давиденковой занималась изучением хромосомных аберраций человека.
В. П. Эфроимсон связал упущенную возможность восстановления медицинской генетики с именем «одного из крупнейших генетиков мира, мирового авторитета», Н. В. Тимофеева-Ресовского, «великолепного исследователя, несравненного педагога и одного из благороднейших людей в кругу крупнейших ученых», которых Эфроимсону довелось узнать за свою жизнь. Весной 1981-го Эфроимсон произнес горячую речь на его похоронах в Обнинске, где, между прочим, высказывал «глубокую горечь, что Тимофееву-Ресовскому не удалось участвовать в восстановлении медицинской генетики, потому что это не устраивало монополистов…». «То, что Н. В. Тимофееву- Ресовскому пришлось работать не в Москве, и не по генетике человека, области остродефицитной по кадрам, а в биофизике, погрому не подвергшейся, считаю ударом для советской науки». «Конечно, главная беда его после освобождения заключалась в том, что он был титаном в науке, очень нетерпимым и для лысенковцев, и для тех, кто, пользуясь лысенковским засильем, создавали в ущерб делу свои монополии в различных разделах генетики» [476] .
Н. К. Кольцов и после смерти представлял опасность для
