Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека

и полностью распроданный в день выхода (случай беспрецедентный для науки того времени), сокрушительно покорил мысль, и именно его ведущая идея – эволюционный прогресс на основе индивидуального естественного отбора, переживания и размножения наиболее приспособленных особей (курсив мой. – Б.А. ) – при отчаянном, но сравнительно беспомощном сопротивлении догматиков, клерикалов и ретроградов от науки властно и надолго овладела умами мыслящих людей. Именно эта идея первой «получила фору» и определила преимущественные тенденции развития дарвинизма и, конечно, прежде всего ходячие обывательские представления о его содержании. Как бывает на первых порах почти во всяком мощном идейном движении, среди ярых последователей, популяризаторов, пылких пропагандистов и комментаторов великих идей, так доходчиво и просто объяснивших дотоле непонятное и чудесное, нашлись и вульгаризаторы, и упрощенцы, и роялисты большие, чем сам король. Возможно, не в самую счастливую минуту родившееся на свет соблазнительно яркое выражение «борьба за существование » вместо скрывавшегося за ним широкого и « метафорического » дарвиновского значения стало порою употребляться не в переносном, а в буквальном смысле. Именно в таком извращенном обывательском понимании этот «закон зубов и когтей», неправомерно перенесенный некоторыми эпигонами дарвинизма из биологии в социологию, стал идейной опорой социал-дарвинизма. В том обществе, где индивидуализм, частное предпринимательство, чистоган и «сильные личности» решают успех, именно такая интерпретация получила заметный резонанс, переродившись в иных случаях в ницшеанскую идеологию «белокурых бестий» и «сверхчеловеков», которым позволено все. Не в столь откровенно каннибальском варианте этот же знакомый мотив слышится все же и в наши дни в нередкой акцентировке «агрессивной животной биологической сущности человека», в тенденции подчеркнуть, что человек в сущности не более чем довольно-таки злая «голая обезьяна», зоологические инстинкты которой вроде «территориального императива» Ф. Ардри якобы сдерживаются лишь идущими наперекор природе законами общежития.

Между тем, спустя двенадцать лет после появления «Происхождения видов», в 1871 г., вышло в свет одно из самых замечательных произведений Ч. Дарвина «Происхождение человека и половой отбор», в котором в полный голос зазвучал совсем иной мотив, едва слышный в «Происхождении видов», – мотив группового отбора социальных инстинктов .

Это произведение, особенно его IV, V и XXI (заключительную) главы, должен был бы прочесть каждый культурный человек, желающий понять, что он собой представляет с естественно- исторической точки зрения. Но, может быть, читатель не посетует на несколько взятых оттуда цитат, достаточно намечающих хотя бы и пунктиром красную линию этого произведения.

Вот они:

«Мы видим, что чувства и впечатления, различные ощущения и способности, как любовь, память, внимание, любопытство, подражание, рассудок и т. д., которыми гордится человек, могут быть, найдены в зачатке или в хорошо развитом состоянии у низших животных» [484] ;

«Я вполне согласен с мнением тех писателей, которые утверждают, что из всех различий между человеком и низшими животными самое важное есть нравственное чувство, или совесть… Оно резюмируется в коротком слове «должен», столь полном высокого значения. Мы видим в нем благороднейшее из всех свойств человека, заставляющее его без малейшего колебания рисковать своей жизнью для ближнего; или после должного обсуждения пожертвовать этой жизнью для какой-нибудь великой цели в силу одного только глубокого сознания долга или справедливости» (гл. IV).

«…Не без колебаний решаюсь я противоречить столь глубокому мыслителю (Дарвин имеет в виду Джона Стюарта Милля. – Б.А. ), но едва ли можно спорить против того, что у низших животных моральное чувство инстинктивное, или врожденное; и почему же не быть тому же самому у человека?» (гл. IV, с. 75).

«У строго общественных животных естественный отбор иногда косвенно влияет на отдельные особи, сохраняя только те изменения, которые выгодны для общества. Община, заключающая в себе много одаренных особей, увеличивается в числе и остается победительницею над другими менее одаренными общинами, хотя при этом ни один член в отдельности ничего не выигрывает перед другими членами того же общества» (гл. II).

Говоря о свойственном общественным животным чувстве взаимной симпатии, Дарвин замечает, что «нет сомнения, что симпатия усиливается под влиянием привычки. Но каково бы ни было происхождение этого сложного чувства, оно должно было усилиться путем естественного отбора, потому что представляет громадную важность для всех животных, которые помогают друг другу и защищают одно другого. В самом деле, те общества, которые имели наибольшее число сочувствующих друг другу членов, должны были процветать больше и оставлять после себя более многочисленное потомство».

Все это, конечно, говорится об очень ранних ступенях происхождения человека, когда же Дарвин переходит к положению дел в современном обществе, он ясно отдает себе отчет о падении роли отбора и возрастании значения социальных закономерностей и пишет, что «насколько вопрос касается повышения уровня нравственности и увеличения числа способных людей, естественный отбор имеет, по-видимому, у цивилизованных наций мало влияния, несмотря на то, что их основные общественные инстинкты были первоначально приобретены этим путем».

Правда, он далее нигде не развивает эту мысль, занимаясь только биологической фазой эволюции человека и не касаясь пришедшей ей на смену фазы социальной.

Естественно, нельзя на одной-двух страницах дать канву великого произведения, занимающего 494 стр., полных глубоких мыслей и фактов. Однако ясно, что Дарвин видит в зачатке у более низко организованных животных все черты человечности, включая разум, моральные чувства и альтруизм. Он подчеркивает наличие этих свойств и выгоду их развития именно у общественных животных и показывает, что «общественные инстинкты» развиваются посредством естественного отбора тех общин (групповой отбор), в которых эти общественно полезные инстинкты развиты в наибольшей степени. Основой развития этих свойств он считает врожденные (наследственные) инстинкты, усиливающиеся под влиянием примера и привычки (обучения и воспитания), т. е. под влиянием воздействия общественной среды. Он ясно, хотя кратко и не развивая этого положения, говорит о том, что естественный отбор общественных инстинктов играл большую роль лишь на ранних ступенях происхождения человека (биологическая фаза эволюции) и отступил на задний план в цивилизованном обществе перед первенствующим значением чисто социальных факторов (социальная фаза).

Первоначально этот новый, зазвучавший в «Происхождении человека» мотив группового отбора общественных инстинктов как важнейшего фактора, способствующего прогрессивному развитию специфических черт человечности – разумного поведения, этики и нравственности, не получил должного отклика. Он потонул в хоре тех глашатаев дарвинизма, которые подчас и по отношению к человеку развивали принцип «борьбы за существование», и в том вульгаризованном варианте, который впоследствии поступил и на вооружение социал-дарвинизма.

Прошло почти десятилетие, прежде чем мотив, прозвучавший в «Происхождении человека», нашел отзвук: в 1880 г. на Съезде русских естествоиспытателей и врачей в лекции, прочитанной деканом Петербургского университета зоологом К. Ф. Кесслером, отстаивалась мысль, что, помимо «Закона взаимной борьбы», в одушевленной природе существует еще и «Закон взаимной помощи», берущий свои истоки в родительских чувствах заботы о потомстве. По мнению Кесслера, в успешном соревновании видов за существование и особенно в их прогрессивной эволюции «Закон взаимной помощи» играет еще более важную роль, чем «Закон взаимной борьбы».

Лишь еще десятилетие спустя – и также в порядке протеста против «Закона борьбы», распространенного в значительной мере и на человека в нашумевшей лекции Томаса Гёксли «Борьба за существование и ее отношение к человеку» (1888), – в английском журнале «Девятнадцатое столетие» («Nineteenth Century») началась публикация серии статей (1890–1896) замечательного русского мыслителя, дарвиниста и революционера П. А. Кропоткина. В этих статьях, опубликованных по-русски только в 1902 г. в виде книги «Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса», вновь зазвучал дарвиновский лейтмотив группового естественного отбора общественных инстинктов – «инстинктов человечности», но свою полную разработку этот мотив получил в еще более замечательной книге П. А. Кропоткина «Этика», оборванной на полуфразе, первый том которой «Происхождение и развитие нравственности» [1922] явился его лебединой песней [485] .

Перекликаются идеи В. П. Эфроимсона и с самобытными мыслями о биологических путях эволюции морали, высказанными другим замечательным русским дарвинистом, основоположником «механики развития» (экспериментальной эмбриологии) в нашей стране Д. П. Филатовым (1876–1943). К сожалению, изложенные им в не вполне доработанной статье «Мораль будущего» эти мысли до сих пор не увидели света [486] .

В 1932 г. виднейший английский генетик и биохимик Дж. Б. С. Холдейн [487] четко указал на большую роль