— Но… но я ведь действительно повышал ставку по совету вашего отца!
— Вот уж нет! Отец, наоборот, предостерегал вас, просил не задевать этого вельможу, обходиться с ним повежливее… Видите ли, когда имеешь дело с приближенными принцев, надо вести себя осмотрительно, быть деликатным и думать, что говоришь!
— Я…
От волнения Виллем выронил костыль. Самому подобрать его и распрямиться, держа его в руке, оказалось совсем не просто, но работа, которую юноше пришлось проделать, оказалась для него спасительной. К тому времени, как он поднялся, ум его прояснился и мысли пришли в порядок.
— Сударь, здесь явно какое-то недоразумение, и я постараюсь быстро с ним разобраться. А поговорить хотел совсем о другом: мы с вашим отцом условились, что свадьба состоится, как только будет собрано приданое, я считаю свои обязательства выполненными и потому пришел весьма смиренно напомнить вам о ваших.
— Мне кажется, сударь, вы надо мной смеетесь.
Деруик не упал только потому, что присел на низкую стенку — в такой позе он мог держаться увереннее.
— Может быть, вам неизвестно, что сейчас происходит в Харлеме? — издевательски поинтересовался Элиазар, играя концом салфетки. — Так знайте: сегодня утром регенты нашего города собрались, чтобы обсудить тюльпанные аукционы. Им давно не нравилась эта беспорядочная торговля, и они так и так намеревались ее обуздать, а вчерашняя продажа луковицы Semper Augustus по совершенно неслыханной цене подкрепила это намерение, потому регенты признали недействительными все сделки с тюльпанами, заключенные в пределах харлемской юрисдикции со времен последней посадки, то есть с осени.
Виллем, которому не удалось сразу охватить умом эту невероятную новость, — вот так же не обхватишь руками непомерно толстый ствол дерева, — расстегнул две пуговицы на вороте, чтобы легче было дышать, потом, собравшись с мыслями, попросил объяснить подробнее:
— Вы говорите, что продажи… что все продажи аннулированы?
— Да, принято именно такое решение. Деньги, выплаченные покупателями, должны быть возвращены до последнего стёйвера. Во всяком случае, регенты на это надеются.
— Но луковицы…
— Если их не успели посадить в землю, луковицы тоже будут возвращены. Хотя какая разница, все равно они теперь ничего не стоят. Чего может стоить товар, который нельзя продать?
— А луковица Semper Augustus? Где она? — спросил Деруик.
Элиазар сунул руку под салфетку и вытащил завернутую в шелковый платок двойную луковицу.
— Вот.
Виллему трудно было поверить в очевидное. А вдруг луковицу за ночь подменили, и эта — менее ценная, а вдруг равнодушные руки как-нибудь повредили ее? Он внимательно осмотрел луковицу, взвесил ее на ладони, затем, осторожно сняв шелуху, лизнул верхушку, словом, он долго и придирчиво, как это принято у цветоводов, ее изучал и, придя к выводу, что перед ним та самая луковица, из-за которой пришлось вчера вступить в схватку с господином Хёйгенсом, и что она цела и невредима, испытал огромное облегчение.
— Это и в самом деле луковица Semper Augustus! — пылко, словно воздавая должное Берестейну- младшему за то, что сберег ее, воскликнул он. — Значит, вы не вернули ее фермеру?
— Мой отец — член совета регентов. Он походатайствовал и добился того, чтобы для некоторых сделок, в том числе и вашей, сделали исключение: подлинники документов, засвидетельствоваших эти сделки, в отличие от всех остальных, подлежащих уничтожению, будут сохранены. Надеюсь, вы поблагодарите его за оказанную вам услугу.
Элиазар вел себя так, будто Берестейны уже не имеют к этому делу никакого отношения. Такое поведение и странная его интонация показались Виллему подозрительными, и подозрения подтвердились, когда наследник регента вместо того, чтобы забрать Semper Augustus, отвел его руку, а потом, не дождавшись, пока Виллем ее спрячет, сам засунул луковицу ему в карман.
— В чем дело, сударь? — не помешав ему все же это сделать, удивился Виллем.
— Луковица ваша. Моему отцу она больше не нужна.
— Почему?
— Регентское решение лишило ее всякой ценности. Хоть цветок и редкий, стоит он сейчас примерно флоринов двести. Ну и зачем моему отцу тюльпан стоимостью не больше какой-нибудь лилии или гладиолуса? Вы же знаете, в его коллекции не место заурядным экземплярам. Вот он и отдает луковицу Semper Augustus ее законному покупателю — вам.
— А… приданое… а ваша женитьба на Петре?
— Все это, само собой, отменяется.
Виллем уставился на Берестейна так, словно увидел его впервые или вдруг обнаружил под сбившейся одеждой какой-то до тех пор незаметный изъян: торчащий в сторону палец или искривленную ногу. Старший из братьев Деруик был простодушен и, столкнувшись со злом, чувствовал себя в тупике, почти что изумлялся ему. Парню и в голову не приходило, что с ним могли сделать такое нарочно, он не мог понять, как можно такое надолго оставить на совести, он думал: достаточно посмотреть злодею в глаза — и тот раскается.
— Элиазар, я не могу поверить в то, что вы говорите! Вы утверждаете, что харлемские регенты против тюльпанов и что луковица Semper Augustus ценится теперь на вес навоза. Вы говорите, что надо отказаться от брака, условием которого была эта покупка…
— Отлично изложено.
— А как же с нашим домом на Крёйстраат? Мы, получается, поставили его на кон против грошовой луковицы!
— Господин Деруик, перейдем наконец к делу — у меня суп стынет… Дом — наш, мы выкупили его за триста гульденов у Маттейса Хофнагеля. Между прочим, этот славный малый даже и спорить не стал, сразу сообразил, что лучше сегодня положить в карман эти деньги, чем завтра получить какой-то цветочный корешок…
— Триста гульденов? — пискнул Деруик.
— Да, вы на этом потеряли, Деруик, очень жаль, но, в конце концов, спросите в Харлеме любого, кто хоть чем-то торгует, — он расскажет вам с десяток похожих историй! Сам я пять лет торгую цветами и не видел ни единой сделки, выгодной для обеих сторон. У природы свои непреложные законы, и один из них гласит: во всяком деле один выигрывает, а другой проигрывает. Сегодня вы — побежденный, завтра — как знать? — можете оказаться победителем. Ну, все, уже поздно, и мне есть хочется. Идите домой, выспитесь, завтра обо всем подумаете на свежую голову. Спокойной ночи.
Элиазар уже собирался закрыть дверь, но костыль гостя мигом сунулся в щель под петлю — и дверь прочно заклинило.
— Уберите свою палку!
— Минутку, сударь, послушайте!
— Уберите, говорю, палку, не то пожалеете!
— Мессир, вы рассказали мне печальную историю. Если бы я признал, что все так и есть, мои родные оказались бы в положении жестоко обманутых, вы ведь знаете, что на ваш союз с Петрой они возлагали все свои надежды. Однако я считаю господина Паулюса и вас, господин Элиазар, порядочными людьми — людьми, у которых не хватило бы жестокости выбросить на улицу четверых невинных детей, и я так твердо в это верю, что сегодня, совсем недавно, выстрелил в человека, который покусился на вашу честь.
Дружеский тон Виллема и комплименты, которыми он подслащивал свою речь, ничуть не помогли ему приручить Элиазара, но последние слова заставили того выпустить ручку двери.
— Выстрелили? В кого?
— В Эрнста Роттеваля.
— Да что ж он сделал, чтобы в него стрелять?
— Похитил Петру.
Петра тем временем сползла на землю и, пока мужчины разговаривали, стояла, припав головой к
