Совпадения

«Отлично». Слова с такой окраской в их устах ничего не значат и уже давно перестали чего-то стоить. Тогда, когда первое из них было продано, все оставшиеся тут же обесценились. Остались лишь оттенки интонаций. Они эволюционировали в исчезнувшие смыслы, как камбала покрылись пеленой и глаза завели на одной стороне.

Но она не смогла его обмануть. Любая ее улыбка выглядела наигранной, прячущей природную злость, а злое выражение глаз — смешной попыткой скрыть детскую сентиментальность, умиление, кем-то не понятое и наказанное. Он пугался, что в то время, когда она смеялась, он видел ее плачущей и все ждал, когда же она по-настоящему разрыдается. От того было странно смотреть на нее, томясь этим ожиданием. «Нет, — думал он тогда, — тебя наказали не тут. Точнее, тут и есть твое наказание». Он страстно хотел докопаться до сути и ловил себя на этой мысли.

— У меня все отлично, — повторила она ответ, и у нее нервно затикал правый глаз.

Соня смутилась, дотронулась до него пальцами, принялась тереть. Он знал по опыту, что это не поможет. Софья, порывшись в сумке, надела очки, но солнце давно скрылось, и она поминутно поднимала их, как забрало для приветствия перед турниром, глаз дергался, и забрало опять опускалось.

— Надо в глаз плюнуть, — не выдержал он наконец, видя, как она измучалась. — Мне так в детстве одна бабка глаз вылечила, который болел несколько дней.

И она плюнула. Ему. В шутку, безобидно и быстро, не раздумывая ни секунды, смешно и по- детски.

В сущности, мы же просто знакомые, которым приятно общаться. Хорошо, что я сдержалась не придумать повод заспешить куда угодно, но только вон, подальше отсюда, от него, как можно дальше, куда унесут ноги. Жалея обо всем, о переписке, о прозаичности и жестокости обстоятельств.

Ее что-то удерживало, что она не могла себе это объяснить на ходу словами.

— Откуда это поверье?

— Из детства. Так, кажется, говорили раньше.

И ей показалось, что у него не было никакого детства.

— И про писяки вроде бы тоже.

Вот теперь он рассмотрел ее внимательно, — когда его тахикардия изобразила увертюру «На холмах Грузии». И скис. Рослая, как редиска на грядках, с желто-зелеными нагловатыми глазами, большой лоб, фарфоровое ровное лицо, рыжие вихры, тонкие запястья, щиколотки, губы «сплошное целованье».[18] Она была слишком хороша. Слишком. И эти ее потрясающие ноги…

С такими ногами надо ходить на руках.

Ненароком глянул на свое отражение, когда медленно шагали по Невскому: сутулый, усталый, серый лицом, стригся давно, брит только что, и это только хуже, от волнения поминутно потел, движения размашисты, щиколоток нет, губы поэтически никем не описаны, в застиранной футболке…

Внутри приятно и сладко дребезжал от восторга колокольчик, предвещая грядущую зависимость на всех уровнях от психики до физики. Так бывает на проводах очень дальних родственников, которых еще несколько дней назад и знать не знал, и видеть не хотел, а вот приехали, и сразу понял — родня, кровь, масса общего и главное — тяга к общим истокам, растекающаяся по родовой реке легким клонированием хорошо знакомых дагеротипов.

На него смотрела его мать. Какой она запомнилась ему пятилетнему. Часто моргая глазами, можно прогнать этот образ. Не помогло. И тут повело вбок. Земля ушла из-под ног, изменилась гравитация, отказало атмосферное давление, обессилила сила тяжести. То ли от переутомления, то ли от перенапряжения, от духоты, повисшей в оцинкованном воздухе, от дневной нервной сутолоки на секунду сдал вестибулярный аппарат. Она довольно резко схватила его за рукав. Он отметил быстроту реакции.

— У нас в детстве так говорили: «Реакция есть, дети будут», имитируя удар вертикально поставленным ребром ладони в переносицу. — Он показал.

— Пил? — спросила она так просто и так естественно, как будто она мастер, а он уже много месяцев проходит у нее производственную практику и при этом систематически прогуливает.

Он отчего-то утвердительно кивнул, смущаясь неожиданному вопросу и своему признанию.

— Тебе, похоже, пора подшиваться.

— У меня хватает силы воли при желании не пить.

— Но такое желание почти никогда не возникает, так?

— Возникает, возникает. Я просто какой-то вяленький сегодня…

Зачем я это сказал?

— Может, зайдем куда-нибудь выпить чашечку кофе?

Он был одет скорее для погрузки стеклотары, а не для ужина, но не стал брыкаться. Внутри паба, когда они выбрали темное место и он смог наконец расслабиться, закурил. Она придирчиво изучала меню, выбрала почему-то семенники с гарниром. Глеб заказал бокал пива.

— Скажи, если я не каждый день ем бычьи яйца — это ведь ничего, что я поем их сейчас?

Глеб заверил, что можно не волноваться, непроизвольно складывая в уме комбинацию из пяти пальцев в своем бумажнике для итоговой цифры счета.

На следующий день она не ответила на звонок. Писем не было и на второй, и на третий. Было ясно, что он провалил явку. Выходит, его готовность была нулевой.

Ничего другого и быть не могло. Стоп. Вот оно, началось.

Он продолжал писать в никуда свои обычные письма ей. Рассуждая так, как будто она читает его и ответит чуть позже, когда вернется.

Ухаживать за девушкой означает уходить ее надо так, чтобы ей было проще согласиться, чем снова сказать нет. Это было в крови, где-то почти на уровне инстинктов и настолько естественно, что он не придавал этому особенного значения. Женщины, к его удивлению, которое довольно быстро развеялось, всегда это отмечали. Так что первое время он склонен быть думать, что обладает неким секретом. Но это оказалось всего лишь одним из неписаных законов достижения сближения с ними. Равномерно распределенный напор, основанный на фундаменте терпеливости. Но одного этого, для того чтобы удержать их внимание, было все-таки мало. Он болезненно ворочал внутри себя истинную причину ее исчезновения.

Наконец она написала: «Ты не принес аленький цветочек для младшей купеческой дочки. Жаль. Это нарушает сказочный сценарий».

Она вообще, как он ни пытался представить, не ассоциировалась ни с какими цветами. А ее немного бледные губы, с которых с фантастической скоростью испарялась помада, он соглашался сравнить лишь с искусственными розами из вощеной упругой бумаги на венке.

— Какие все-таки ты любишь цветы? — допытывался он.

— Никакие. Правда. Вот чертополох чем плох? Первая строфа стиха: «Вот чем вам плох чертополох?» Лопух обыкновенный.

— Звучит как вызов. Мы ими в детстве кидались. В волосах он хорош, если затереть его туда покрепче, застревает.

— А я помню собак в нем. Еще мне всегда нравились цветы, которые умирают сразу, как только их разъединяют с почвой и корнями.

На следующую их встречу он на самом деле планировал прийти с горшком, в котором бы красовался цветок его детства — ванька мокрый — яркий, огненный, сочный, упитанный. Неказистый и аленький, любитель деревенских подоконников. Но он выбрался на задворки старого парка и надрал чертополоха. В салоне цветов его встретили с широко распахнутыми глазами две озорные флористки, которые, похвалив за неординарность и царапая руки «колючим одуванчиком», облагородили букет мелкими бестиями белых