отчего-то мысли, и престранные порой, посещают меня. Когда живешь среди людей и видишь жизнь, какая она есть, а не сквозь тонированное стекло лимузина, то твои чувства мало отличаются от чувств других людей.
Эта грань между опустившимся человеком и обычным — ее почти нет.
Несчастья ломают абсолютно всех, просто может быть судьба пока еще благосклонна и бережет вас от
Бомж бредил, пока мы везли его от рынка до больницы.
— Курил гашиш!.. И запивал вином!.. Я курил гашиш и запивал вино-о-ом!..
— Раздухарился, — хмыкнул Дима и закашлялся от вони, которая скопилась в «Газели» всего за минуту, пока двое небрезгливых прохожих сердечно помогли внести и аккуратно сложить Мурадыма на полу фургона, а также и его мешок, два набитых пакета из-под мусора и подушку под распухшую голову — все богатство было при нем.
Мы подъехали к торцу горбольницы на ул. Рябушкина, Дима посигналил, и на крыльцо вышел молодой доктор с вышивкой на кармашке чистенького халата.
— Ну? — потянувшись, спросил он, а я прочитала «вышивку» — «д-р Денисов».
— Помогите, вот машина сбила! Он бомж, но очень мирный, пожалуйста, — придерживая живот, подошла я к д-ру Денисову.
— Нам ваше говно без надобности, — вежливо сказал д-р и стал рассматривать солнечные тропинки в небе.
Дима и бомж о чем-то говорили, была какая-то пара фраз между ними, и бомж чуть погодя заплакал, повторив, только тише, те вопли у палатки — «Семена».
Д-р Денисов меланхолично прислушался и все-таки повернул к машине. Подошел, посмотрел, фыркнул…
— Ладно, — через полминуты снова фыркнул он. — Эй!
На крыльцо приемного покоя вышел злой, с глазами некормленой собаки санитар и сплюнул.
— Дерьмо! — сказал он увидев бомжа.
— Дерьмо, — согласился д-р. — Давай-давай, — и показал рукой, как сгружать бомжа на ближнюю от двери каталку.
— Ну, слава Богу, — сказала я.
— Ага, — без энтузиазма кивнул санитар и, схватив мешок и два пакета, почти все имущество нищего, на вытянутой руке понес его и кинул в кусты у дороги. — Потом заберет, в другой жизни…
— По-окой, — прочитал Мурадым-ага слова над собой. — Ты пожалела меня? — произнес он, не глядя. Я не успела ответить, голова старика мелькнула в проеме дверей, и остался только невыносимый запах, который умирающий забыл взять с собой.
— Зачем привезли? — на удивление красивым голосом и протяжно-протяжно спросила нас медсестра в окне и посмотрела, как на дураков. — Все одно ж подохнет, дожился!..
— А подушка!.. — глянув на пол фургона, спросила я.
— Видишь, помойка? — спросили из окна.
— Вижу!
— Иди туда! Заразу та-акую! — фыркнула медсестра и спряталась.
От подушки пахло псиной. Я свернула к мусорным бачкам и услышала:
— Наташка!..
Я обернулась и увидела машину «джип» цвета «папирус», которая сворачивала к моргу — за рулем сидел Валерий Бобровник… Следом ехал 126-й «Мерседес» с незнакомым молодым человеком за рулем.
Я не испугалась, просто застыла, закрывшись подушкой старого деда, и пришла в себя только, когда мы миновали последний городской квартал.
— Подушку выбрось, — кивнул на дорогу Дима.
— Фу-у, гадость! — отбросила назад я этот пуд микробов и лихорадочно стала крутить рычаг открывания окна. — Мне нужно вымыться!.. Дима, у меня чума!
А город вздохнул и выпустил нас на волю. Дорога петляла среди сопок, терриконов и белой, пыльной соли, которая окружает Красноуральск с юго-запада.
В Сапожке на заборах было написано, допустим:
«Ленка, твоя попа самая лучшая!»
или на крайний случай:
«Наташа, я тебя люблю!»
А когда мы приехали в Полежаевск, то на въезде в город на бетонном заборе прочитали гигантское «УДОВЛЕТВОРЮ!» — и телефоны, телефоны, адреса и даже парочку факсов.
А на моем заборе в Сапожке белилами светила кривая надпись:
«Наташка, дождись меня! Толян».
Эх!..
Помню еще в школе, нам в руки попалась московская газета «Из губ в губы» и объявления, некоторые я еще помню:
«Уколы от старости»,
«Продам душу черту»,
«Нежное создание поцелует вас и убаюкает»,
«Секс до горла. Влад»,
«Убью не раздумывая. Бесплатно. Не меньше двух человек», «Гарантия вечной жизни в обмен на ваши сбережения», «Похоронные принадлежности на вырост»
Мы с Ленкой хохотали, как сумасшедшие, рот болел, застыв гримасой на целый час, и вот я практически в Москве, и где-то здесь продают ту самую газету.
— Какой-то гангстерский городишка! — вглядываясь в незнакомые улицы с панельными пятиэтажками, просто так сказала я.
— Почему? — почесав грязную голову пятерней, засмеялся Димон. — Сейчас снимем комнату, вымоемся и поедим… я знаю этот город.
Мы отъехали, не помню, сколько кварталов влево и оказались в колодце из трех восьмиэтажек, очень старых и невыносимо прекрасных — я завороженно вглядывалась в длинные кирпичи и зеркальные окна.
— Я с тобой? — привстала я.
— Машину сторожи, — сказал этот шутник.
— Сам сторожи, ее только на свалку! — просунув палец в дырявое сиденье, я что-то нащупала и через секунду вытащила пулю…
— Жизнь на земле временная, — пожал плечами Дима, и мы вошли в ближайший подъезд «Z».
Подъезд-труба, дыра без света, устремленная ввысь. Оказалось — просто в то утро на Архангельской не было электричества.
И еще — все подмосковные города непохожи друг на друга, хотя, казалось бы, близость к столице, свет ее, те же самые звезды, которые освещают Кутафью башню и старую каланчу где-нибудь в Зарайске, должны роднить райцентры и наукограды меж собой, но… ничего подобного. Даже лица русские и словечки настолько не похожи, что, впрочем, неудивительно, у нас особенная страна. Или сторона.
Мы молча поднялись на шестой этаж и позвонили в 56 квартиру — звонок не работал, мы постучали.
Открыл мальчик-даун в серых брючках и свитере, прикрывающем толстую раскормленную попу. Увидев мой живот, с ходу попросился на руки и пообещал:
— Я не буду плакать, тетя, покачай меня на животике.
