ей. Именно она рискует раствориться в жизни предполагаемого супруга. Берни никогда не грозила опасность превратиться в «миссис Кто-то». Самопожертвование не ее стиль.
Диана терялась в догадках, какой вариант стал бы оптимальным для нее: полное самоотречение Розмари или холодная расчетливость Берни. И то, и другое ее мало устраивало.
Несомненно одно: вся эта суета с предстоящей свадьбой одной подруги и разводом другой выбила ее из колеи. Диана все сильнее мучилась от одиночества, ей ужасно не хватало Аврама. То и дело она ловила себя на том, что готова набрать его номер, чтобы поделиться какой-то мыслью или обменяться нежностями.
«Как прошел твой день, милый? Мой ужасно».
«Ты запишешь для меня выпуск „Адвокатских историй“»?
«Не забудь передать эту посылку Хомскому».
Она видела его лицо между строчек документов, она слышала его голос, она машинально подставляла локоть под его руку — и все ее тело кричало, что он должен быть рядом. И, конечно, она беспокоилась о нем чаще, чем хотела бы себе в том признаться. Как продвигаются его тезисы? Купил ли он себе теплое пальто? И самое главное — скучает ли по ней? Одно время она была готова отдать все, что угодно, только бы услышать его голос, посидеть с ним за чашкой кофе и немножко поболтать.
Вскоре ей стало понятно, что испытывают монахи в особо строгих орденах, где умерщвляют плоть изнурительным трудом и гробовым молчанием. Вот только в отличие от монахов Диана не имела утешения в вере. Те по крайней мере могли грезить о райской жизни на небесах. Жизнь Дианы полностью ограничивалась процессом «Симплекс против Харригана».
Вот она, жизнь без Аврама. По теории она не должна была сильно отличаться от той, которую Диана вела до встречи с ним. Однако оказалось намного хуже. Его любовь отравила ее, сделала одиночество невыносимым. Оставаясь одна, она то и дело принималась рыдать — по поводу и без повода. Из-за сентиментального кино. Из-за пробки на дороге. Из-за какой-нибудь банальной лирической фразы в дурацкой песенке. «Протяни руку и погладь его», — советовали в рекламном ролике, и глаза у Дианы уже были на мокром месте. Кого ей гладить? Она места себе не находила от тоски.
Как назло, у всех остальных имелся под рукой кто-то, кого можно было гладить. Все ее подруги наслаждались активной личной жизнью — пусть даже сумбурной. Берни носится со своей скорой свадьбой. Флер потеряла голову от любви. Байрон, бедняжка, со своим драгоценным Джимом. Даже Розмари, как бы ни была она несчастна, не оставалась одна. И когда пройдет первая боль — а Диана не сомневалась, что так оно и будет, — никто не отнимет у нее Криса. И так еще долгие годы.
Мужчины уходят, дети нет. Дети остаются навсегда. Может быть, в этом заключался смысл «предупреждения» Берни?
Если так, то Диана должна поскорее выйти замуж за Аврама и нарожать детей. Или не выходить за Аврама — просто забеременеть. В наши дни на это идут множество одиноких женщин. Это всегда ее шокировало. Лучше уж взять приемыша. Или воспитанника. Или обзавестись кошкой, как Джинни Хэдсел в их фирме.
— Ты живешь среди кошек и можешь не заботиться о компании, — твердила Джинни. — Мои малютки ждут меня под дверью каждый вечер. — И она расписывала своих «Флотсэма и Джетсэма» [13] как людей. Однако какими бы пушистыми и ласковыми они ни были, Диана еще не видывала кошку, с которой можно было бы говорить.
Да и какого черта! Она не опустится до тех, кто готов общаться даже с кошками! Это же будет публичным признанием поражения!
Может быть, Флер права, и Диана цепляется за давно сгинувшие моральные принципы? Ведь их связь с Аврамом была безоблачной, пока не всплыл вопрос о браке. И если он согласится повернуть время вспять и сделать вид, что никогда не делал предложения, она не собирается возражать. Пожалуй, надо звякнуть ему на той неделе. Или раньше. Пригласить его на чашку кофе или на коктейль. И если им не суждено быть мужем и женой — может быть, они смогут оставаться любовниками? И если они не смогут быть любовниками, то наверняка смогут быть хотя бы друзьями.
Переезд Алекса в Нью-Йорк, поначалу считавшийся временным отступлением на заранее подготовленные позиции, неожиданно породил некий побочный эффект.
Впервые со времен свадьбы на его досуг никто не посягал: ни жена, ни сын. И что самое лучшее — ни неумолимое расписание пригородных поездов. Пусть себе составы, вечно снующие между «Гранд Централ» и Вестпортом, обойдутся какое-то время без него.
Он осознал это только на третий день, проведенный целиком в городе. Предыдущим вечером он вышел со службы в восемь, не спеша пообедал с Флер, а потом повел ее на танцы в «Лаймлайт» и развлекался там до часу ночи. А почему бы и нет? Ему ведь нет нужды спешить на поезд!
На следующее утро внутренние часы разбудили его по привычке в шесть двадцать, словно по тревоге, чтобы мчаться на поезд семь сорок до города. И Алекс не сразу с облегчением вспомнил, что он и так в городе, а вспомнив, перевернулся на другой бок и снова заснул.
Проснулся теперь уже в восемь пятнадцать, побрился и отправился в офис на такси, не забыв отметить время. Путь от койки до рабочего стола занял сорок пять минут.
Алекс потянулся за карманным калькулятором.
Включая путь от дома до станции и обратно, у него уходило каждый день на дорогу три часа десять минут. Умножить на пять, и за неделю выходит пятнадцать часов пятьдесят минут. Округлим до шестнадцати, учитывая вечные опоздания поезда.
Затем умножаем на пятьдесят (Алекс честно не учел две недели отпуска, которым почти никогда не пользовался), и за год выходит восемьсот часов. Делим на двадцать четыре часа в сутки…
Алекс поперхнулся от неожиданности.
Невероятно! Каждый год он проводит тридцать три с лишним дня, только добираясь до работы и обратно! Целый месяц жизни, один из двенадцати, которых и так вечно не хватает! Часы и дни томительной скуки, разглядывания давно надоевших пейзажей за окном — вместо того чтобы работать с новыми клиентами, или отдыхать, или кувыркаться в объятиях Флер, или играть в карты, или просто валять дурака! Сколько упущенных возможностей!
Одну двенадцатую часть сознательной жизни он тратит на поезда. Одну пятую его рабочего времени. И ради чего? Ради привилегии раз в год устроить у себя пикник. Ради необходимости следить за домом, вставлять и вынимать двойные рамы и прочей подобной суеты. Потрясающе.
Допустим, он прожил бы так же безмятежно еще тридцать лет. Выходит, к тому времени он потерял бы еще 3,65 года собственной жизни.
Алекс, внезапно ощутив себя ужасно старым, отпихнул калькулятор подальше и решил радоваться тому, что вовремя одумался. Перед ним словно во второй раз открылась молодость.
Как и многие из коренных горожан, Алекс знал лишь малую часть Нью-Йорка. Знакомая зона ограничивалась Центром международной торговли на юге, отелем «Плаза» на севере и теми немногими точками в этой узкой полосе, которые он привык считать своими: несколько ресторанов, клуб «Дартмур» да «Брукс Бразерс». Алекс выбирался за эти границы только в тех редких случаях, когда посещал футбольные матчи или отправлялся на свидание с Флер.
Зато остальную часть Нью-Йорка — «Большое Яблоко» [14], завораживающий водоворот неожиданностей и приключений, где сбываются фантазии и разбиваются мечты, — эту часть Алекс вряд ли знал лучше, чем, например, Чикаго или любой другой город, куда приходилось ездить в командировки.
И надо же — не кто иной, как сама Розмари преподнесла ему на блюдечке этот драгоценный месяц! Надо быть дураком, чтобы не воспользоваться. Дискотеки, театры, джазовые клубы, бары пианистов, бродвейские шоу, спортивные состязания — все отныне к его услугам, протяни только руку! А из Флер получится классный гид. Она ведь специалист подавать товар лицом!
Он снял на три месяца меблированную квартиру в нескольких кварталах от Флер.
— Как тебе нравится? — спросил Алекс, проводя ее по необжитым комнатам.
— Очень мило, — пробормотала она, обидевшись, что он не посоветовался с ней, но не решаясь в этом признаться. — Только, по-моему, слишком роскошно. Почему бы просто не переехать ко мне?
