земле, мгновенно вспыхнувшему и исчезнувшему в пределах вытянутой руки. С криком: «Давай, туши!»— отец фуражкой пытался сбить пламя, тут же возвращавшееся на прежнее место, оставляя бесполезными все попытки погасить его.
Уже безучастно наблюдая за происходящим, Виктор видел, как огонь, достигая густой зелени, постепенно тух, оставив после себя словно прополотые огородные посадки, контрастно выглядевшие по сравнению с той белизной, какую представляли раньше.
Он стоял у окна — бельё во дворе убрали, там было пусто и тихо, уже давно смолк и свист ласточек, рассекавших вечернюю синеву неба над городом, — и думал о том, что там, откуда он приехал, ещё лежит снег, который сойдет не завтра, и вспомнил своего знакомого, сказавшего по этому поводу однажды: «Мой батя постоянно говорит мне: «Сынок!
За что же ты так наказал себя?» Он имел в виду то, что я столько лет на севере».
Долго ожидая, когда сумерки окончательно сгустятся, он вспомнил, что сейчас летнее солнцестояние, а ночи пока так и останутся серыми в этой местности и не будут такими темными и глухими, как в августе. Снаружи прошла женщина, поглядев на окна квартиры, и остановилась, словно в нерешительности, у дверей подъезда. Виктор задернул занавески на окне и, отойдя, включил свет в комнате; потом, решив поужинать, отправился на кухню, намереваясь помыть овощи, но тут раздался звонок у двери, и он вынужден был вернуться, чтобы открыть её. За порогом стояла знакомая администраторша гостиницы, приведшая его на эту квартиру.
— Можно войти? — улыбаясь, спросила она.
— Да, да. Конечно! — он был несколько растерян неожиданным её визитом, но быстро нашелся, что сказать.
— Я тут собрался поужинать… Не составите мне компанию?
— Я вообще-то не рассчитывала на ужин, однако не откажусь.
— Тогда помогите его приготовить.
— С удовольствием, но мне надо переодеться.
— Право, не знаю, что вам предложить.
— Не беспокойтесь, я разберусь сама.
Она вернулась в комнату, где хлопала некоторое время ящиками бельевого шкафа, а когда появилась на кухне, Виктор снова удивился: на ней был простенький, недлинный халатик, делавший её необычайно привлекательной и домашней.
— Вот и я!
А заметив удивление Виктора, смеясь сказала:
— Вы, очевидно, думаете, что я здесь не первый раз? Вы правы — не первый. Это моя квартира; просто она сейчас свободна, потому что я недавно переехала к маме — она немного приболела.
— Да, мама — это свято.
Она внимательно поглядела на него, но, не сказав ничего, занялась продуктами.
Ужинали не спеша; гостья не отказывалась от выпивки, и вскоре разговор перешел в непринужденную фазу. Инна — так её звали — рассказала, что окончила педагогический институт, некоторое время работала в местной школе, вынужденная вернуться в родной город из-за болезни матери, но потом устроилась работать в гостиницу: зарплаты учительницы не хватало, чтобы прожить в наше время с больной матерью, а квартиру ей дали еще во времена «исторического материализма». У матери никого больше нет, кроме неё: отец умер несколько лет назад, а брат погиб неизвестно почему при выводе войск из Германии. Виктор, в свою очередь, рассказал о том, что учился в этом городе, но так и не смог внятно объяснить причину своего приезда сюда, несмотря на то что не скрывал от Инны о своей прошлой любви. Уходя, она сказала:
— Ты мне очень понравился, и я бы осталась с тобой — я не святая, однако не сплю с клиентами гостиницы, к тому же знаю, что ты любишь её, что надеешься на встречу с ней, хотя честно не признаешься даже себе.
Она ушла, и Виктор быстро уснул, а проснулся уже поздно утром и, собравшись, пошел на автостанцию, намереваясь поехать в село родителей Юлии. Он был там к полудню; а назвав фамилию семьи и то, что они учителя, был сопровожден к довольно просторному деревянному дому, называемому в народе «пятистенным», откуда на зов его
ібо сопровождавших вышла моложавая женщина, недоуменно на него глядевшая.
— Вы простите меня, может быть, я напрасно вас беспокою, но для меня это очень важно: я был знаком с вашей сестрой, как я понимаю, с Юлией. Больше того, любил её, но получилось глупо, нехорошо получилось: мы расстались.
— Вы Виктор?
Он отвечал удивлён.
— Вы, наверное, зря приехали. Я всю жизнь надеялась увидеть вас, поглядеть вам в глаза и плюнуть в них. Но почему-то сейчас я не могу этого сделать, хотя вы — проклятие всей нашей семьи.
Похолодевший Виктор молчал, не зная, что ответить женщине.
— Подождите здесь, я не хочу впускать вас в дом: вы принесли нам несчастье, не надо продолжений.
«Не ходи по старым адресам», — думал он отрешённо, но кроме разочарований эта фраза сейчас обещает, очевидно, ещё и трагедию. В душе было пусто и холодно, когда он взял листок, что принесла ему женщина, и, развернув его, прочитал то, от чего больно сжалось сердце.
«Родные мои, простите за то, что я сделала. Я люблю его, но он не может быть со мной, а я не могу без него. Я люблю вас, мои милые! Прощайте!»
Он оперся о забор: ноги резко подкосились, словно потеряли жесткость. С трудом взяв себя в руки, спросил глухо:
— Когда это произошло?
— Тогда же, в конце сентября, в Ленинграде.
— Кто же мне ответил на поздравительную телеграмму?
— Я. Мне хотелось вас убить, однако хватило сил, чтобы так ответить.
— Где ваши родители?
— Их уже нет в живых. Вам не у кого просить прощения, а я вас не прощу. Это вы скрыли от нее то письмо?
— Да. Надеялась, что она простит вас и что вы будете вместе.
— Я понимаю вашу неприязнь ко мне, но должен сказать, что мы были одинаково бестолковы. Однажды мы загорали с ней где-то в поле, никого кругом не было, целуя её, я говорил: «Я хочу тебя». Она ничего не ответила.
— Значит, у нее были на это свои причины.
— Где она похоронена?
— Там, в Ленинграде.
— Оставьте мне свой адрес, если можете.
— Зачем вам? — ответила собеседница подозрительно, но тут же поправилась:
— Я вижу, что вы тоже не балованы жизнью; сейчас напишу.
Она принесла листочек бумаги; он сложил его аккуратно, положил в карман и, поклонившись низко, пошел обратной дорогой, не замечая, что за ним наблюдают из-за заборов, из окон, из открытых дверей. Теперь он знал, что означал ее возглас в его сне: быть с ним любой ценой. По дороге ему встретился «жигуленок», он остановил его и попросил довезти до Ильинска, пообещав заплатить неимоверно; на нем и вернулся назад, а вернувшись, уселся в кресло, закрывшись в своей квартире, совершенно опустошённый. В душе были боль, холод, абсолютное безразличие ко всему, а в голове почти полное отсутствие мыслей.
Он не помнил, сколько времени находился в этом состоянии; но потом вдруг все исчезло так, словно никогда не было ни этой мучительной боли, ни этого кресла, ни этой комнаты, а была лесная дорога на берегу реки Обы в Бургундии.
Отряд приближался к перекрестку дорог; одна из них вела к монастырю Клерво, основанному святым Бернаром, памятным Анри тем, что дед и отец часто рассказывали о канонике, с которым поддерживали при жизни хорошие отношения, а самого шевалье в детстве иногда привозили сюда по случаю праздника
