— Господи, прости! Прости его, господи! — заплакав, она встала и ушла с крыльца.
Виктор угрюмо подумал: «Ну вот, теперь я уж и для матери — убийца», а мать хоть и успокоилась к обеду, но всё же было видно, что она явно расстроена.
Пообедав, он принялся налаживать мостик у берега реки, с которого можно было бы и купаться, и забирать воду насосом для подачи по подготовленному водопроводу, но, едва начав работу, вынужден был остановиться, когда подошёл ночной гость.
— Бог в помощь! — поздоровался тот.
— Спасибо. Как здоровье?
— Хорошо. Я долго спал. Выспался. Мостик делаешь?
— Да вот…
— А шланг зачем?
— Воду качать для поливки огорода.
— Понятно. Давай помогу.
— Помоги, если есть охота.
Александр разделся до трусов, уверенно забрался в воду и начал умело забивать сваи для мостика в дно речки. Работа пошла споро, и, уже настилая доски пола мостика, он вдруг сказал словно раздумывая:
— Да, плохо стало в деревне. Хотя в наше время с водой было ещё хуже, — он отложил в сторону топор, присел на траву, закурил.
— Наша улица ещё дальше от воды, чем ваша.
Виктор сел около него.
— Я помню, как возили воду в бочках лошадьми.
— Возили, но не всегда. Иногда лошадей просто не было свободных, иногда запрягать было дольше. Ты, вон, взгляни: в деревне сколько старух ходит, не разгибаясь. Туловище параллельно земле. Они, бедные, надорвались тяжёлой работой.
— Да, да. Я считал как-то, в деревне — человек пять.
— Мне тоже пришлось хлебнуть и пацаном во время войны, и после, когда отец не вернулся с фронта. И всё-таки иногда жалею, что не остался здесь, особенно последнее время.
— Можно вернуться.
— Что делать-то? Колхоз умирает.
— Хотя бы фермерством заняться, — улыбнулся Виктор.
— Какое фермерство, — отмахнулся Александр. — Работать на земле в одиночку нельзя, себя не прокормишь.
Это сейчас тракторы, комбайны, машины разные, а до войны — это редкость была, а уж до революции — тем более.
Лошади, и только. Да руки крестьянские. В наших местах только лет через пятнадцать после Великой Отечественной серпами перестали жать. Представляешь, сколько народа надо было для этих дел: косить руками, жать руками, молотить… Вот, правда, молотилки уже были, сеялки поздно появились.
— Я знаю. Помню, как руками сеяли.
— В нашей округе в радиусе трёх километров десять деревень исчезли. И это только на этом берегу реки.
— И куда же народ-то делся? — Виктор, зная ответ, нарочно спросил его.
— Куда? Многие в город уехали, как я.
— Переехали на центральные усадьбы.
— Может быть, но я не об этом, а о том, почему это произошло.
— Потому что машины появились, трактора.
— Вот именно. Ручной труд на полевых работах стал не нужен. Ты думаешь, почему до революции была высокая рождаемость?
— И детская смертность…
— Потому что в крестьянском хозяйстве нужны были рабочие руки. Чем больше — тем лучше. Если ты не имел возможности нанять батраков, то должен был вкалывать всей семьёй. Потому семьи и делились редко. Потому и процветало снохачество. Ведь и сейчас ещё ходит кое-где поговорка: «Так оно и ведётся: сначала свекор нае…тся, потом старший в дому, а потом опять ему, а тебе — когда придётся».
— Ни хрена себе! — удивился Виктор. — Первый раз слышу такое откровение.
— Да, вот такая жизнь! Вон в том селе, за рекой, где школа, рассказывают, что когда церковь построили и на колокольню поднимали колокол, он вдруг застрял. Ну не идет никак! То ли верёвку заклинило, то ли специально сделано было, но вышел поп и сказал, мол, мужики, грешен кто со снохами, отойдите от верёвки.
— Ну и что?
— Отошли несколько человек. Только потом две молодые женщины повесились. Это уже позднее, при колхозах, всё изменилось. Отделялись без особых забот: все работали в одном большом коллективе.
— Да, не думал я над этими делами, — признался Виктор.
— Ты считаешь — я думал. Это только сейчас, когда у меня такое несчастье; поэтому и кажется иногда, что зря я уехал из деревни. Тебе, наверное, рассказывали почему? Да только врут всё. Зашёл я как-то зимой, перед обедом, на ферму, где жена работала. Прохожу в дежурку, открываю дверь, смотрю — начальник отделения повалил мою жену на топчан — там сторожа спят, — блузку ей уже порвал, сиськи видно. Хорошо — я заметил, что она отбивается, убил бы иначе, а так только его… чуть не убил. Вот и пришлось уехать.
Он бросил сигарету, поднялся.
— Ну давай уже достроим твой мостик.
Завершив работу с мостиком, Виктор подсоединил насос, включил его, а через полчаса прибежал племянник с известием, что все ёмкости наполнены.
— Вот как хорошо! — удовлетворённо произнёс Александр. — За полчаса только раз с вёдрами можно сходить, а так — уже около куба.
Он оделся не спеша, причесал мокрые волосы, закурил.
— Мне надо в магазин сходить. Пойдешь? — пригласил он Виктора.
— Нет, я не пойду. Да и тебе можно не ходить.
— Что ты, я и так твой должник.
— Оставь! Какая глупость!
— Нет, я пойду.
— Ну смотри. Спасибо, что помог.
К вечеру на мотоцикле приехал брат Алексей. При встрече они успели лишь обняться и обменяться несколькими фразами, а после ужина, когда Виктор, как и прошлым вечером, сидел на скамейке под окном, брат, разговаривавший до этого с детьми и матерью, присоединился к нему.
— Рассказывай, как у тебя дела, — попросил он.
— Какие мои дела? Обычные. Как всегда. Правда, с деньгами труднее стало, задержки с зарплатой, но перебиваемся. Дочь вот школу окончила. Поступать будет, — он помолчал. — А у тебя как? О чем вы там говорили?
— Мать ругается, что жену бросил, дети плачут.
— Ты разошёлся с Алевтиной?!
— Я просто ушел к другой женщине.
_?
— Чему ты удивляешься? Мне всё это надоело, я устал, и всё.
— Но ведь ты же сам пил вместе с ней.
— Больше того, мы вместе и начали, но она даже не попыталась остановиться или меня остановить: она всё-таки женщина. Её дети не остановили. Последнее время украдкой от меня уже пила. Я прихожу домой — она спит уже пьяная, если не на работе.
