Дарю, что помню

ничего себе. Видите, могу и чокнуться.

В автобусе, который вез нас на спектакль, «один из наших руководителей» проявил незаурядные юмористические способности, сказав: «Молодец Весник, всегда найдет себе эрудированного собеседника: то пастуха в Щелыково, то рыбака в Рублево, теперь вот швейцара в Мексике!» Затем он встал во весь свой талантливый рост, повернулся лицом к народу, нашему родному, восседавшему в салоне. Держа в руках несколько разных газет (1987 год), с горящими политической благонадежностью глазами, со свойственным ему глубоким, как художническим, так и философским мышлением, он торжественно объявил:

– Товарищи! Два дня назад, на симпозиуме (на каком не помню. – Е.В.) Михаил Сергеевич Горбачев произнес замечательную речь. Он призвал великий русский народ и все другие народы к консенсусу и вселил уверенность в благополучном исходе перестройки, так как объявлено ускорение всего и вся. С ним на симпозиуме была Раиса Максимовна. Поздравляю вас. – Он зааплодировал.

За ним многие тоже зааплодировали, но так как в это время автобус прибыл на место назначения и остановился, получилось так, что мы благодарим аплодисментами шофера за артистизм вождения. Водитель встал из-за руля и стеснительно поклонился пассажирам. Хорошо получилось, очень хорошо, потому что аплодисменты мгновенно приобрели другой смысл. Выходя из автобуса, никто не вспомнил ни о речи «одного из наших руководителей», ни о докладе генсека, ни любви его к супруге, все говорили про мага и волшебника – замечательного шофера нашего огромного автобуса, превращавшегося под его управлением в послушную игрушку – как «один из руководителей» под управлением газет в то же самое. «Вот бы ему, – подумал я, – со швейцаром мексиканским поговорить. Может быть, глядишь, и театру нашему чего-нибудь интересненького перепало бы. Да Бог с ними, с пастухами, рыбаками и швейцарами! Что они в разного рода „сквозных действиях“, „сверхзадачах“ да соцреализме понимают? Смешно!»

Перед отъездом из Гуанахуато я все-таки представил швейцару «одного из наших руководителей». Руководитель привык к полифоническому почитанию, поэтому мы со швейцаром маленько потратились и угостили его, после чего он очень хвалил и возносил простых людей.

Швейцар. Очень мне понравились Ваши спектакли! Только вот в толк не возьму – на сцене Ваших артистов не больше 10–15 человек, верно, господин?

Руководитель. Совершенно верно. (Он хотел было чокнуться, чтобы овладеть очередным подаренным глотком, но швейцар остановил его.)

Швейцар. Наш администратор сказал мне, что Ваша делегация состоит из почти 50 человек. Это что – охрана?

Руководитель. Нет, нет, что вы! (Хохочет.) Очень остроумно! Нет, это представители дирекции, помощники режиссера и режиссеры, суфлеры, гримеры, врачи и осветители, художники и рабочие сцены, заведующий постановочной частью, электрики, председатель профкома и парткома.

Швейцар. (зашелся смехом). Богато живете, поэтому и бедные! Наш театр на гастролях и в Англии, и в Испании, и в Греции пользовался услугами местных и гримеров, и электриков, и рабочих. На гастроли едут только артисты. Это дешевле обходится, и артисты больше зарабатывают.

Руководитель засмеялся, чокнулся со швейцаром, выпил последнюю рюмку, загрыз орешками и подытожил «заседание»:

– Очень толково говорите, очень! Было приятно познакомиться! А страна наша действительно великая и богатая, поэтому чужими услугами не пользуемся ни у себя, ни в заграничных гастролях. Спокойнее, знаете ли. Приезжайте! Буду рад Вас видеть в Москве! – Он похлопал моего друга по плечу и ушел. Друг что-то сказал, а переводчик тихо перевел его слова:

– Большой человек. Добрый! Такого и угостить не жаль.

7 ноября. Праздничный прием в нашем посольстве в Мехико. Какое-то не поддающееся описанию волнующее состояние поселяется при посещении в чужой стране клочка земли, принадлежащего всем нам за кордоном, где встречаешься с земляками.

Знакомлюсь с приглашенным на прием мексиканским дипломатом, когда-то работавшим в Союзе и прилично говорящем на русском языке.

– Малый театр – замечательный, страна ваша – очень замечательная и очень трудная. Но очень бесхозяйственная ваша страна. Очень много бюрократов. Нужно везде делать скачки с барьером. Жизнь ваша – это конкур с препятствиями. И знаете почему?

– Почему?

– Вы всегда неправильно пели одну строчку в песенке: «кто был ничем, тот станет всем». Это так не бывает, это так невозможно. «Кто был ничем» может стать «всем» только через силу, бандитство, убивание других. Очень неверные строчки в песне.

Такие глупые строчки есть в каждой стране в разных песенках. Я делаю коллекцию таких глупых строчек. У нас тоже есть такая песенка, что я должен любить каждого президента. А если плохой президент? Все равно нужно любить?

– О! Раз Вы коллекционируете такие перлы, я сделаю Вам праздничный подарок: более глупую строчку, чем та, которую Вы привели.

– Пожалуйста! Прошу Вас! Я очень Вам благодарен! Вот ручка, вот блокнот. Я слушаю и записываю.

– «А вместо сердца – пламенный мотор!» – тихо и медленно спел я.

– Не может быть! – воскликнул он и записал новый «экспонат» в свою копилку.

Через день я встретил коллекционера в театре. Он зашел ко мне в артистическую уборную поблагодарить за спектакль «Иван». Вместо принятого приветствия «добрый вечер» или «здравствуйте» он, пожимая мою руку, громко спел: «А вместо сердца – пламенный мотор!» На что я ответил: «Непременно любите любого Вашего президента». Мы обнялись как старые друзья – коллекционеры музыкально- поэтических шедевров!

Хлебосольный, очень красивый прием-банкет закончился в четвертом часу утра. Решили добираться до отеля пешком.

– Видите над башней луну? – сказали нам. – Вот и идите прямо на луну к башне. За ней – ваша улица и отель. Доберетесь минут за 20.

Прошли метров 200. Луна скрылась за облаками, а башня за домами. Куда идти? На наше счастье – навстречу полицейский на мотоцикле. Останавливаю. Показываю на каждого из нас троих, считаю – раз- два-три, для верности еще и по-немецки – айнц, цвай, драй. Протягиваю визитку нашего отеля «Фонтан» и, подложив под свою щеку ладонь, слегка похрапывая (хр-хр-хр!), даю понять, что мы, дескать, спим по указанному адресу, но… Я зашагал на месте, «озвучил» шаги – топ-топ-топ, приподнял плечи и развел руками.

Полицейский заулыбался, закивал головой – дескать, все понял. Завел мотоцикл, движением головы пригласил следовать за ним и очень-очень медленно, чтобы не утруждать нас, проехал метров восемьсот. Затем остановился, показал, как и я, на каждого из нас, подложил ладонь под свою щеку, похрапел чуть- чуть, затем, присвистнув, показал рукой – прямо. Потом сказал или на испанском, или на «международном» – «отель „Фонтан“», – потопал ногами по асфальту – топ-топ-топ, снова свистнул и показал рукой – вперед! Зафырчал мотор, полицейский умчался навстречу новым встречам со всякого рода топ-топ-топами.

Остаток ночи в отеле подарил мне странный сон.

Огромное количество весов, очень разных людей почему-то в форменных кителях, представлявших всевозможные и многочисленные профессии. Раздевшись догола, все взвешивали, каждый отдельно, свою одежду, и на особых весах каким-то сложным образом – свой ум. У многих, очень многих официальных лиц первое перевешивало второе. И что очень странно – попадались ловкачи, которые умудрялись на чашу весов, взвешивавшую их ум, незаметно подбрасывать тяжелые гирьки. Но у них ничего не получалось: чаша с одеждой оказывалась тяжелее. Одежда же и ум умельцев, рационализаторов и другой трудящейся публики постоянно находилась в состоянии уравновешенности. А вот одежда крестьян, влюбленных в землю и отдающих ей всю силу и душу полностью, ничегошеньки не весила: она уступала уму