руки, чтобы всех обнять, а обнять некого. Сейчас Червоненко казался мне тем самым одиноким крестом.
Мы еще некоторое время потолкались возле штаба, а затем Жора предложил поискать столовую.
— Надо пожрать, — сказал он. — Но прежде мы зайдем в магазин и купим водки. Если я не выпью, помру от злости, — признался мой товарищ.
— А как же пиво? — вспомнив о великом желании Червоненко от пуза напиться своего любимого напитка, спросил я.
— К черту пиво! — произнес он. — От пива только мочишься криво, а водка душу лечит.
Мне есть совершенно не хотелось. Я все время думал об Илоне и не раз порывался отправиться на ее поиски. Ведь я боялся, что не увижу ее. Но Червоненко не отпускал меня, он был зол, и ему хотелось напиться. Он хотел, чтобы и я вместе с ним напился. Я попытался отказаться, но он и слушать меня не хотел. Не бросай, говорит, меня, брат. В следующий раз и я тебя не брошу. В конце концов, он уговорил меня.
XVIII
Мы нашли какой-то духан под открытым небом, где толстый носатый дагестанец потчевал посетителей шашлыком. Из духана шел густой запах жареного мяса, который щекотал ноздри и не давал пройти мимо.
Мы сели за невысокий плетеный столик и стали ждать, когда к нам подойдет хозяин духана.
— Кушать будете? — любезно спросил нас носатый шашлычник, армянин Ашот.
Мы утвердительно кивнули. Он спросил, какой шашлык мы предпочитаем — из свинины, телятины или баранины. Здесь наши желания разделились. Червоненко, имевший хохлацкие корни, предпочел свинину, деревенский парень Мишка вспомнил про то, как дома любил хлебать суп из телятины, а я захотел бараньего шашлыка. Наверное, это у меня все от дефицита прежних возможностей: на северах, где я всю жизнь обитал, бараниной и не пахло, но шашлык у меня всегда ассоциировался с Кавказом, где главное животное — это баран.
Червоненко достал из полевой сумки бутылку водки. Ашот тут же поставил на наш столик три стакана.
— Один убрать, — строгим голосом приказал Жора.
Носатый духанщик понял его. Сам, говорит, служил в армии, понимаю: солдатам не положено пить вместе с офицерами.
— Им вообще пить не положено, — буркнул Жора. — Вот вернутся домой — тогда другое дело.
Мы выпили. Жора закусил водку хлебом, который перед тем густо намазал аджикой, а я принялся клевать салат из свежих помидоров. Мишка, у которого при виде жарившегося на углях мяса текли слюнки, не смог спокойно наблюдать за нами и тоже принялся за салат.
Ашот принес шашлыки, и мы стали наслаждаться сочным жареным мясом, опуская его в ткемалевый соус. Мы выпили с Червоненко под горячее. Когда мы выпили по третьей, к нам подсел Ашот.
— С гор, наверное? — спросил он нас.
— С гор, — ответил я.
— Ну как там? Жарко? — продолжал расспрашивать нас духанщик.
— Ты это о чем, о погоде? Если о погоде, то там холоднее, чем здесь. Снег уже шел, — терзая мясо зубами, говорил Жора.
— Нет, я не о погоде… Я о войне, — сказал Ашот.
— Тогда жарко, — произнес Червоненко. — Иной раз так жарко бывает, что кровь носом идет. Я правильно говорю, Мишка? — обратился он к водителю.
Тот кивнул.
— Я против войны, — сказал Ашот. — Мы все тут против войны.
Червоненко бросил на него колючий взгляд.
— Что, недовольны, что мы бандитов бьем? — перестав вдруг жевать, спросил он.
— Нет, бандитов нам не жалко, — поторопился объясниться армянин. — Мы просто не хотим войны.
Червоненко усмехнулся.
— А что делать, коли бандиты не сдаются? Вот покончим с ними, тогда и зачехлим пушки, — сказал он.
Ашот вздохнул. О чем-то поразмыслил, потом сказал:
— Мы боимся, что война и до нас докатится. Они, — вероятно, он имел в виду ваххабитов, — уже пытались идти на Дагестан. Как вы думаете, будет здесь война?
Он смотрел на нас с каким-то отчаянным ожиданием, и мы не выдержали его взгляда.
— Думаю, войны здесь не будет, — сказал я.
— Хорошо бы, — промолвил Ашот. — А-то у нас ведь семьи… А они, говорят, никого не жалеют — ни стариков, ни женщин, ни детей.
Помолчали. Пришли еще посетители — два усатых дагестанца, — и Ашот ушел их обслуживать. Жора достал вторую бутылку.
— Не много ли? — спросил я.
— В самый раз, — ответил Жора. — Вот выпьем и, как говорят у нас на Фиджи, будет «полная папайя». Водка всегда успокаивала мою нервную систему. А она у меня постоянно расшатана.
Он попросил Ашота принести нам еще по одной порции шашлыка и наполнил стаканы.
— Ну, как говорил первый космонавт, поехали, — сказал он и стал медленно опорожнять стакан.
На этот раз я сделал лишь маленький глоток. Понимал, что мы не дома, а коли так, нужно иметь трезвую голову на плечах. Город этот чужой, а в чужом болоте и черти страшнее. А вот Червоненко было наплевать. Он стал пить за двоих. Мало того, он попросил Ашота принести ему пива, и тот выполнил его заказ, поставив на стол четыре бутылки «Балтики». Жора был доволен: наконец-то у него появилась возможность отвести душу. Он наполнил стакан пенящейся янтарной жидкостью, добавил туда водки, а затем опрокинул эту смесь в желудок. Закусив шашлыком, он повторил операцию.
— А ты что не пьешь? — спросил он у меня.
— Что-то не хочется, — ответил я.
— Ну и дурак, — каким-то чужим голосом произнес Червоненко, и я понял, что он пьян.
Зная Жорин заводной характер, я начал тревожиться. Я попытался было отобрать у него стакан, но он заартачился.
— Пшел вон, — сказал. Это было уже слишком. Я встал.
— Сидеть! — дернул меня за рукав подполковник. — Пока старшие по званию сидят — и ты изволь делать то же самое. И уже немного помягче: — Давай допьем эту гадость и пойдем женщин искать.
Меня начало раздражать его поведение. Более того, мне было стыдно за подполковника перед солдатом.
— Ну какие тебе женщины, сам пойми? — снова усевшись на место, сказал я. — Ты же уже пьян.
— Вот и хорошо! — воскликнул Жора. — Ты что, забыл? Пьяному море по колено. Значит, все женщины наши.
Сказав это, он вдруг запел каким-то гнусным, совершенно незнакомым голосом:
«Броня крепка, и танки наши быстры…»
Два дагестанца, сидевшие за соседним столиком, посмотрели на нас и усмехнулись. Жора заметил эту усмешку.
— Что, не нравится? — набычился он. — А что вам, усатые, вообще нравится? Может, скажете?
Жора явно задирался. Я начал одергивать его.
— Да что ты меня тискаешь, как Чапаев Анку? — забрыкал подполковник. — Дай я с усатыми поговорю.
Но я продолжал успокаивать его. Тогда он встал и дернулся в сторону, уронив плетеное кресло. Жора
