«…Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми – христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью. Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов… » [Выделено нами.
В известном тексте «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», который существует аж в восемнадцати (!) списках[36], говорится: «I огневе Сварожичу молятся, i чесновитокъ – богомъ, же его творятъ – егда оу кого будетъ пир, тогда же кладутъ в ведра i иъ чаши, и пьютъ о iдолехъ своiхъ, веселяшись не хужьши суть еретиковъ» [37] (цит по: Гальковский, 1913, с. 36–48; также см. Аничков, 1914, с. 369–379).
Герберштейн изрядно позднее, нежели автор «Слова…», напишет: «Именитые либо богатые мужи чтут праздничные дни тем, что по окончании богослужения устрояют пиршества и пьянства и облекаются в более нарядное одеяние, а простой народ, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы – дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем растрачивать достаток и время на питье, игру и тому подобные дела. Человеку простого звания воспрещены напитки: пиво и мед, но все же им позволено пить в некоторые особо торжественные дни, как, например, Рождество Господне, Масленица, праздник Пасхи, Пятидесятница и некоторые другие, в которые они воздерживаются от работы…» (Герберштейн, 1988).
Тем не менее, несмотря на большое число свидетельств знакомства с опьяняющми напитками и их несомненную сакральную ценность, целостное предание о волшебном напитке как таковом у славян не сохранилось. Собственно, считается утраченным в целостном виде и его общеиндоевропейский источник. Однако можно провесть весьма широкий ряд параллелей с мифами и обычаями родственных культур, которые побуждают нас считать, что нечто подобное должно было быть. Просто в силу великого множества исторических обстоятельств никому и в голову не пришло сохранить его, как не сохранено в целом виде огромное количество собственно древнейших славянских мифов. Если бы дело обстояло иначе, не было бы необходимости в мучительных поисках специалистов по мифологии, которым по крупицам приходится вылавливать древнейшие представления, изыскивать методы их реконструкции и порою вести споры о том, а была ли у славян «высшая мифология вообще» или ее придумали где-нибудь в послепетровские времена. Не имели бы мы также и ревнителей «трезвости народной», готовых лечь на плаху за свое невесть на чем основанное убеждение, будто славяне не пили ничего крепче компота или, на худой конец, сыты (разведенного водой меда)[38], а равно тех, кто склонен обвинять язычников в повальном пьянстве, а равно блуде, разврате и прочих прелестях. Но вернемся к теме.
В сохранившихся древнейших пластах представлений русских староверов мы также обнаруживаем следы архаического отождествления напитка с живущей в нем сущностью: «На небе у Бога были андели. Их было много. Жили ладом, хорошо. Потом о чем-то застырили промеж собя – это андели и Бог-то. Бог-то взял и спихнул их с неба. Ну, они полетели вниз, на землю. Кто куда упал, тот таким и доспелся. Новой упал в лес, доспелся лешим, новой в баню – так банник, а другой на дом – тот суседка; на мельницах живут мельники, на гумне и ригах – рижники. В воде опеть же водные черти. А один упал в чан с пивом, баба наживила, ну там хмельник живет» (Фольклор Приангарья, 2000, с. 48). Впрочем, эта очень распространенная легенда известна не только у старообрядцев.
Память о божественном происхождении меда можно проследить не только в фольклоре старообрядцев. Филолог И.С. Лутовинова цитирует повесть XVII в. «Сказание о роскошном житии и веселии». В ней «говорится о том, что в некоей прекрасной стране, где жизнь проходит в радости и приятности на пирах стоят «велики чаны меду» (Лутовинова, 1997, с. 218). А «в русских сказках герой, совершивший массу подвигов, спасший царевну, доставший молодильные яблоки, живую и мертвую воду, вернувшийся целым и невредимым в родное «царство, русское государство», вознаграждается пиром, на котором подают мед: «Я сам там был, мед и пиво пил…на душе пьяно и сытно стало», «На том пиру и я был, мед и пиво пил», «…а удалец на той царевне женился и раздиковинную пирушку сделал; я там обедал, мед пил», «…и приехали и стали жить-поживать, да медок попивать» (там же).
В старинных обрядовых песнях пелось, что «сам Бог меды сыциць, Илля пива вариць» (Новичкова, 1994). Народная традиция связывает мед с Николаем Угодником, как о том свидетельствует, например, новгородское предание, восходящее к XIV в. Святой юродивый, будучи оскорбленным на пиру боярами, одним мановением руки заставил исчезнуть хмельные напитки из кубков и бочек. После полученных извинений юродивый, оказавшийся св. Николаем Угодником, тотчас же вернул их назад (там же). В то же время в эпосе об Илье Муромце будущий богатырь получает чашу с пивом из рук самого Ильи-Пророка в Ильин день (есть и такой вариант!) и сразу же выздоравливает: «И от того часа встал, аки ни в чем не бывал» (Новичкова, 1994, с. 53).
Похожий по смыслу отрывок присутствует в другой былине из того же сборника.
«Канун» в данном случае – пиво или брага, сваренные накануне[39] праздника. «Сыпь (сып)» – доля в складчине.
Уместно отвлечься и провести параллель между обычаями древнего Новгорода и сохранившимися до наших дней, скорее всего, родственными им обычаями архангельских поморов. В 2004 г. руководитель национально-культурной поморской автономии П. Есипов, выступая с критикой думского законопроекта «Об
