иные виды хмельных напитков к тому или иному празднику годового круга (Платов, 1998). Мы не рискнем опровергать их или высказываться в поддержку предлагаемых такими авторами построений. Степень достоверности большинства подобных реконструкций всегда сложно оценивать. Если исходить из современного уровня осмысления индоевропейской традиции и тонкостей заложенных в мифах глубин, то – да, нечто подобное могло быть. Однако более глубокое знакомство с этнографией и историей заставляет относиться к жесткому соотнесению «такой-то праздник (бог) – такие и только такие напитки» достаточно осторожно – по разным причинам. Отнюдь не факт, что и в пору расцвета дохристианской культуры лесной и лесостепной полосы Европы уровень абстрактного мышления ее обитателей был настолько высок. Да к тому же, в календарной обрядности изрядная часть местных обычаев сильно разнится в зависимости от природных особенностей региона. То же касается и условий хранения готового напитка или созревания тех или иных составных частей для него.
Иначе и быть не может – с чем согласятся все думающие читатели.
Сходным образом дело обстоит и с привязкой к определенному празднику столь «тонкого» атрибута, как обрядовый напиток. Получается, что, если не было именно такого, а не другого напитка или просто воды, люди не вправе были обращаться к тому или иному божеству? Как-то сомнительно.
Сезонными обрядовыми напитками в Европе были или могли быть:
– в областях, где развито виноделие, молодое вино;
– сидр[45] – он как раз созревает к концу октября – началу ноября;
– меды, которые первоначально, возможно, были более в ходу во время праздников урожая.
Последние – нельзя исключать – могли предпочтительно подбирать в соответствии с тем, какой именно был праздник, с учетом местночтимых богов и других особенностей.
Вообще любой пчеловод скажет вам, что «чисто» такого или такого меда не бывает. Существовали ли «симпатические» или прямые связи между добавками в напиток и связью его с соответствующими божествами, сказать трудно.
Так что утверждать с уверенностью существование исторической связи между различными сортами хмельных напитков и датами священного языческого календаря или богами представляется нам несколько рискованным. Другой вопрос, что сегодня такая связь может быть на символическом уровне прослежена.
Вопрос о привязке тех или иных напитков к определенному празднику с постепенным огосударствлением производства и складыванием рынка торговли алкоголем и по мере развития технологии хранения готового продукта отпадает.
Вино и водка у славян относились к предметам дарения в случае удачных родов (повивальным бабкам) или удачного сватовства, которое рассматривалось как благополучная торговая сделка.
Хмельное – непременная составляющая традиционных даров на славянской свадьбе (Бойко, 2009). Тому, кто отворил ворота для свадебного поезда, обязательно подносят чарку – в благодарность. Дружка «на особое блюдо для отца невесты ставит вино…» Он берет хмельной напиток, закуски, хлеб и монету (все из приданого невесты) и на блюде подносит отцу жениха. «Дружка при этом говорит: «Князь молодой новобрачный, ясный сокол и княгиня-молодица просят тебя сыр крояный покушать, стакан пива, стакан браги, рюмку пива испить, усы утереть златом-серебром, да рубль платить». Отец принимает дары, пьет вино, пиво, брагу, закусывает сыром и караваем, трет усы и бороду медною монетой и, поцеловав молодых, одаривает деньгами, которые кладет на блюдо» (Забылин, 1880, с. 143, 156).
«Древние россияне при брачных сочетаниях поступали следующим образом: перед поездом в церковь жених садился с невестою рядом или на соболи или на какой-нибудь другой мех; сваха чесала им головы, обмакивая гребень в меду или в инее, которое держал нарочный в ковше. Потом осыпали их осыпалом, то есть деньгами или хмелем, тут же зажигали брачныя свечи, которыя бывали с лишком по пуду, смотря по состоянию новобрачных, а для зажигания употребляли особую Богоявленскую свечку. В церковь возили с собою вино в стеклянице, и когда священник давал пить жениху и невесте, то при последнем разе жених разбивал стекляницу с оставшимся вином об пол и топтал бутылку ногою. Брачныя свечи скатывали потом вместе, ставили в кадку с пшеницею и оставляли на целый год в сеннике, у изголовья постели» (Бурцев, 1898).
Еще одним языческим элементом свадебных обрядов можно считать принятое посещение брачующимися могил предков. Первое свидетельство о таком обычае оставил Джильс Флетчер, который приехал в Россию в ноябре 1588 г. в качестве посланника английской королевы Елизаветы к царю Феодору Иоанновичу: «По окончании этих обрядов жених берет невесту за руку и вместе с ней и родными, которые за ними следуют, идет на паперть, где встречают их с кубками и чашами, наполненными медом и русским вином. Сперва жених берет полную чарку, или небольшую чашку, и выпивает ее за здоровье невесты, а за ним сама невеста, приподняв покрывало и поднося чарку к губам как можно ниже (чтобы видел ее жених), отвечает ему тем же» (Флетчер, 2002).
Михаил Забылин, видный знаток русской старины и собиратель славянских древностей уточняет о ходе свадебного пиршества: «У богатых за каждым кушаньем, бывает круговая подача вина всем застольникам, у людей среднего состояния через кушанье, а у бедных только три раза, в начале, в середине и в конце стола. Но пиво и брага непременно подаются дружками всем за каждым кушаньем. Вином всегда угощают сами молодые; для этого они за каждой круговой встают на ноги: молодой наливает рюмку вина из штофа, а молодая подносит ее на тарелке. За каждой новой круговой гости не пьют до тех пор, пока молодые не изопьют сами вина…» (Забылин, 1880, с. 153).
Подобное отмечено и у белорусов: «Мед быў абрадавай стравай при сватаўстве i вяселлi, тыя ж функыi ен выконваў i пры нараджэннi (iм частавалi жанчыну, якая станавiлася мацi)» (Цiтоў, 2001, с. 157).
Для поминовения же усопших в северной полосе зоны рискованного земледелия (то есть там, где невозможно выращивание винограда) издревле использовали крепкие (возможно, «горькие») напитки, в первую очередь «горелку» (украинск. горiлка). М. Фасмер справедливо возводит название напитка к «горению»: «Образовано аналогично польск. форме gorzatka, ср. чеш., слвц. pa?lenka от pa?liti; под влиянием нем. Branntwein «водка» от brennen «жечь» и Wein «вино», потому что этот напиток первонач. приготовлялся из вина». Относится ли название «горiлка» к способу приготовления, собственному горению напитка или к обжигающему действию на слизистую оболочку рта, однозначно сказать трудно.
Можно даже с известной долей риска допустить, что понимание Того Света как пекельного или огненного царства или прохождение тела и мертвеца в буквальном и переносном смысле чрез огонь (в период кремации или прижигания-припекания трупа) обусловили в конечном счете выбор в пользу данного горячительного (горького) напитка. Находящиеся на тризне, поминках, а затем на Деда?х, таким образом, как бы прикасались к потустороннему миру и его огню. Неудивительна в таком случае и этимологическая связь между словами «горе», «горечь» (утраты) и «горение». Опять же у Фасмера: «Го?ре. Укр. го?ре, ст. – слав. горе, сербохорв. го?ра «падучая болезнь», словен. gorje «горе, плач», чеш. hore – то же, др. – польск. gorze. K горе?ть. Ср. др. – инд. зo?kas «пламя, жар», также «мука, печаль, горе», нов. – перс. sog «горе, печаль»… Менее вероятно сравнение с гот. kara «жалоба, скорбь».
Водка в погребальной обрядности служила ритуальным угощением не только родичам покойного, но и тем, кто принимал участие в подготовке похорон, включая самых бедных и неимущих членов сообщества. Обычай звать нищих для того, чтобы те обмыли труп, разные исследователи отмечают еще в начале XX в., в 1912–1915 гг. на Украине: «За это они получают от хозяина по чарке или по две горилки и закуску, которая состоит, как правило, из хлеба, соли, чеснока или лука». По трем коротким ударам колокола в селе узнавали, что кто-то умер. Любой из родни или знакомых при этом оставлял свои дела и шел в дом покойного человека, «потому что знал, что при этом выпьет чарку или две, а то и три горилки и что перекусит, – потому что так принято» (Лащенко, 2006, с. 19).
У старообрядцев (например, в восточном Подмосковье) эту роль в прошлом выполняли деревенские уставщики и начетчики – грамотеи и большие знатоки книжности, «старой веры, которые прежде контролировали духовную жизнь того или иного населенного пункта, выполняли ту часть треб и обрядов, которая не требовали обязательного участия священника» (Михайлов, 2006). Впрочем, это обстоятельство упомянуто нами по одной лишь причине: надо полагать, что в древности проводами усопших занимались люди языческого духовного сословия[46] (если таковое было
