наружность.
После обеда она показалась всем еще милее благодаря маленькой прихоти: с улыбкой обратившись к девице де Реванн, она сказала, что взяла себе за правило платить за обед работой и, так как денег у нее частенько не бывает, просить у хозяек иголку.
— Позвольте мне, — прибавила она, — вышить на ваших пяльцах цветок, чтобы впредь, взглянув на него, вы вспоминали бедную незнакомку.
Девица де Реванн отвечала, что у нее нет, к сожалению, пяльцев с натянутой тканью и потому придется отказаться от удовольствия полюбоваться искусством гостьи. Тогда странница обратила взгляд на клавесин.
— В этом случае я уплачу долг невесомой монетой, — сказала она, — ведь таков давний обычай бродячих певцов.
Она попробовала инструмент, сыграв две-три прелюдии и обнаружив весьма искусную руку. Никто более не сомневался, что она девица из благородного сословия и обладает всеми необходимыми в обществе талантами. Сперва игра ее была блестящей и бурной, потом звук стал более сдержанным и, наконец, полным печали, столь же глубокой, как та, которую заметили в ее глазах. Они увлажнились слезами, ее лицо изменилось, пальцы остановились; но сразу же вслед за тем она ошеломила всех, задорно и весело запев приятнейшим в мире голосом озорную песню. Так как позже появился повод полагать, что содержание шутливого романса прямо ее касается, то да простят мне, если я приведу его здесь.
Куда, приятель, иль откуда? Чуть свет, уже ты на ногах! В лесной часовне ль, чая чуда, Мадонне каялся в грехах? Прекрасный паж мой, неужели Луга с туманом и росой Теплее пуховой постели? Бредешь нагой ты и босой! Ах, верно! Только что покинул Бедняга славную постель — В тот миг, как сладкий жребий вынул, Попал уже, казалось, в цель. И вот — не выдумать позорней Обмана! — мчится по лугам Он резвого ручья проворней, Нагой, бездомный, как Адам. За парой райских яблок ловко Прокрался в мельничный он сад. Как может ангел стать чертовкой? Дверями ль рая входят в ад? Ночной прохладой жар объятий Легко ль изгнаннику сменить, Словами жалоб и проклятий Прервав речей любовных нить? «В ее очах под кровом ночи Кто б мог предательство прочесть? Сама она мне что есть мочи Вручить свою спешила честь, Уйти Амуру не давала, Пока в окошке рассвело, А между тем в уме держала, Коварная, заране зло! Любви моей вкушая сладость, Она зовет внезапно мать — И тотчас, возглашая радость, Ворвалась родственников рать: Быками наступают дяди, За ними тетки по пятам, Двоюродные братья сзади, Дружок-батрак и тут и там. Мать, уподобясь хищной птице, Вот-вот взлетит под потолок,— Все требуют, чтоб я девице Вернул невинности цветок! Цветок, что сорван был не мною,— Вот лицемерия венец! Взбешен я подлостью такою, Такой бессмыслицей вконец! Амуру первая забава Снимать с запретного запрет,— Ну, мог ли потерпеть он, право, Чтоб цвел цветок шестнадцать лет! Цветок, на мельнице взращенный, Успели до меня сорвать,— За что ж, одежд своих лишенный, Я обесславлен, словно тать?! Отвергнув ложе вероломной,— Она и в этот даже час Сияла красотой нескромной, Как ослепительный алмаз,— Я бурным гневом разразился И, к выходу наметив путь, В осенний холод погрузился, Как в прорубь, лишь бы улизнуть.
