перенесенных страданий, а главное — после общения с духоносными старцами Лавры. В сердце ее жил теперь один Бог, от людей более она ничего хорошего не ждала. Ирина бесповоротно решилась оставить мир и тех жестоких людей, с которыми ей пришлось столкнуться. Снова тайно оставила она своих господ, ушла в Киев, где в горьких слезах выплакала свое горе. На этот раз прозорливые старцы, провидев ее судьбу, тайно постригли ее в монахини. Ирина получила новое монашеское имя Параскевы и благословение на подвиг юродства во Христе.
Через год, по объявлению помещиков, ее снова нашли в Киеве и арестовали. Опять ей пришлось претерпеть невыносимые страдания острога и этапного — с каторжниками — препровождения к месту жительства. К довершению всех испытаний, господа не приняли ее и выгнали раздетую, без куска хлеба, на все четыре стороны.
Идти теперь в Киев было непосильно и даже бесполезно в духовном смысле: участь Ирины уже была решена. Параскева полностью предалась на волю Божию. Она получила возможность свободно следовать этой воле, отвергая все земные привязанности, ища заповеданной Господом нищеты духовной. Это и был подвиг юродства ради Бога. Ей исполнилось сорок два года.
Пять лет Параскева бродила по селу, став посмешищем всех от мала до велика, которые считали ее помешанной. Она привыкла в любое время года жить на свежем воздухе, голодать, терпеть зимнюю стужу и летний зной. Потом она исчезла из господского села, некоторое время пробыла неизвестно где, а затем поселилась в Саровском лесу, отчего и получила впоследствии имя Паши Саровской.
В Саровском лесу Паша пребывала около тридцати лет. Жила она в пещерах, которые вырыла в непроходимых местах густого леса, населенного хищниками. Одиночество, ночные страхи, скука, уныние преследовали подвижницу, но она твердо и мужественно переносила все искушения, не предавая обетов своей пустыннической жизни. Она всегда отличалась удивительно приятной наружностью, была высокой, имела длинные — до земли — косы. Но во время отшельничества в Саровских лесах она срезала свои дивные волосы, которые мешали пробираться в чаще и не соответствовали тайному постригу. Она стала похожа на Марию Египетскую — худая, до черноты обожженная солнцем, всегда босая, в монашеской рубахе-свитке с обнаженными руками, с серьезным задумчивым взглядом голубых проницательных глаз. На незнающих ее наводила страх своим видом.
Временами отшельница приходила в монастыри Сарова и Дивеева и на Саровскую мельницу, на которой иногда работала по указанию старцев. И в своей духовной жизни она руководствовалась их советами.
Поначалу окрестные крестьяне и странники боялись Паши, как помешанной. Но когда увидели ее добрую, сострадательную отзывчивость к горю и беде, поняли, что она истинная юродивая во Христе. Прожив много лет в непрерывных отшельнических подвигах в Саровских лесах, Паша Саровская получила от Бога дар прозорливости. Народ полюбил ее, почитая за блаженную и прозорливицу. Люди давали ей деньги, просили помолиться за них. Молиться она молилась, а деньги, если и принимала, то раздавала все неимущим.
Нашлись разбойники, решившие, что юродивая скопила великое богатство, которое прячет в своих пещерах. Они напали на нее, потребовали денег, но она ответила: «Нет у меня денег». Тогда злодеи избили ее до полусмерти. Пашу нашли лежащей в крови. Так она уподобилась своим невольным мученичеством подобным страданиям святого Серафима Саровского.
После избиения Паша болела целый год. Думали, что она не перенесет болезни: у нее была проломлена голова и сильно помята грудь. Опухоль под ложечкой мучила ее до смерти. По своему обычаю разговаривать сама с собой она, когда не могла терпеть невыносимую боль, только и говорила: «Ах, маменька, как у меня тут болит», «Что ни делай, маменька, а под ложечкой не пройдет!»
Чуть оправившись от болезни заботами деревенских людей, блаженная вновь удалилась в свою любимую пустыню — в безлюдный дремучий лес. Ничто не могло ее остановить: ни тяжесть отшельнической жизни, ни опасности, подстерегавшие ее от злых людей и зверей. Пустыня для Паши стала лучшей школой духовного совершенствования, здесь все располагало к богомыслию. Трудность такого жития подчеркивал сам батюшка Серафим Саровский, который говорил: «Живущие в монастыре борются с противными силами, как с голубями, а живущие в пустыне, как со львами и леопардами». Паша Саровская не жалела ни здоровья, ни сил для достижения высшей духовной цели — стяжанию Духа Святого. Одному Богу известно, сколько трудов и подвигов приняла на себя отшельница, сколько бесовских нападений отразила мужественной молитвой…
Наконец, пробил час, когда Паша Саровская навсегда пришла поселиться в Серафимо-Дивеевском монастыре. Осенью 1884 года (блаженной было уже за восемьдесят) с очевидностью для всех обнаружился ее дар прозорливости, прикрываемый иносказательными образами. Блаженная, проходя мимо кладбищенской церкви, ударила палкой о столб ограды и сказала:
Келейница Пелагеи Ивановны Анна Герасимовна несколько раз спрашивала у Паши, не останется ли она жить с ней.
— Нет, нельзя, — отвечала Паша, кивая на портрет умершей Пелагеи Ивановны. — Вон маменька-то не велит!
— Что это? Я не вижу? — удивлялась Анна Герасимовна.
— Да ты-то не видишь, а я-то вижу — не благословляет!
Так и ушла Паша жить к клиросным сестрам. И это для сестер обители была большая радость, потому что раньше она всегда отказывалась, когда ее звали к себе монашенки. Прошла неделя после смерти блаженной Пелагеи Ивановны, и Паша стала жаловаться, что ей холодно спать у дверного порога, где было единственное свободное место. Тогда ей сказали, чтобы она попросила у игуменьи более покойного места.
— Что ж, если милость ее будет, — ответила Паша, подарив надежду сестрам, что она более не покинет Дивеево.
Немедленно доложили об этом матушке-игуменье Марии, которая обрадовалась, услышав о желании юродивой. Для нее освободили небольшую келью, убрали, оклеили, поставили кровать, комодик, стол и сундучок, повесили иконы, лампадку, подарили подушку, одеяло, самоварчик, чаю, сахару и все самое необходимое. Блаженная еще на крыльце встретила посланных с вещами келейниц со словами: «Милости просим», стала весело распевать и восторгаться, что теперь у нее «свой чуланчик».
После побоев и под старость Прасковья Ивановна начала толстеть. Выглядела она по-разному, а внешний вид ее зависел от состояния ее духа. Она была то чрезмерно строгой, сердитой и грозной, то ласковой и доброй, то горько-горько грустной. Но от ее постоянно доброго взгляда каждый человек приходил в неописуемый восторг. Детские светло-голубые и ясные глаза ее поражали настолько, что исчезали всякие сомнения в ее собственной чистоте и праведности. Они свидетельствовали, что все странности, иносказания, строгие выговоры и выходки — лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание. Тот, кто хоть раз испытал ее взор на себе, никогда уже не забывал проницательности праведницы.
Блаженная любила яркие, красные цвета. В праздничные дни и при встрече почетных гостей надевала на себя несколько сарафанов сразу. Летом ходила в одной рубахе и очень любила, чтобы в келье ее было чисто, опрятно. Она переменила несколько корпусов, а в последние два десятилетия перед кончиной Паше был построен домик у монастырских ворот.
Хотя у блаженной в келье стояла деревянная кровать с большими подушками, но она редко ложилась на нее, ибо ночи напролет молилась перед иконами. Под утро в изнеможении она ложилась и немного времени дремала, но чуть забрезжит рассвет — она тотчас вставала, умывалась, прибиралась и уходила. Иногда— весной и летом — уходила даже на несколько дней в поле и в рощи, в Саров или в любимые пещеры в лесу, где проводила время в пламенной молитве и созерцании. Часто посещала Паша сестер обители на послушаниях вдали монастыря, где соблазн действовал с большой силой. По своей прозорливости она предвидела опасности и искушения и наставляла сестер. Когда ее долго не бывало дома, монашки начинали без нее скучать. Величайшую любовь к блаженной питали все насельницы Дивеевской
